Продолжение следует...

Брались они с долгими, упорными боями.

Из письма от 14 января 1945 года в Москву: «...Гром тысяч орудий, непрерывные огненные языки „катюш“, гул десятков самолётов, грохот бомб, море огня над немецкой обороной. И снова в одиннадцать часов утра дым закрыл солнце... Потери немцев колоссальные. Те, которые, уцелев, сдались в плен, наполовину потеряли разум. Но те, которые не сдаются в плен, лезут на рожон и валятся как мухи... Круглые сутки идёт бой».

И напряжение, ожесточение не спадало. 29 марта одна только наша «девятка» выбросила за день из своих стволов десять тонн снарядов... А сколько же вся бригада? А другие части и соединения?

Мы вступали в новые города, местечки и сёла. Здесь нас ждали.

Ещё кусочек из письма: «...B Чехословакии нас так встречает население, как редко где... В одном селе я видел: ходит староста с бубном, стучит в него и призывает нести в подарок красным воинам кур и гусей. А потом мне говорят по телефону с огневой позиции: „Пришёл старик, очень просит принять от него в подарок жареного гуся. Разрешите?“»

И помню, как в другом селе крестьяне целовали колею дороги, по которой прошли пушки дивизиона: «Наш бог едет, спаситель...»

Оказывается, жители этого словацкого села очень боялись, что советская пехота отойдёт, отступит и оставит их гитлеровцам. Те контратаковали и действительно немного продвинулись к селу.

Когда по нему прошла вперёд наша артиллерия, крестьяне поняли, что отступать мы не собираемся. Вот почему целовали они колею дороги...

Я уже не говорю о том, сколь горячи и сердечны были наши встречи с людьми, у которых на шапках были нашиты косые полоски кумача, — со словацкими партизанами, повстанцами.

Так Красная Армия освобождала Чехословакию.

...И никогда не было столько потерь, сколько там.

Перед очередным прорывом командиры пехотных полков сказали на совещании в штабе корпуса: успех гарантировать трудно, впереди доты.

«Девятку» выбросили на прямую наводку.

Передовая шла по низине, по речушке. К речушке — пологий скат. На этом скате, на голом месте, на пахоте мы установили ночью два орудия — огневой взвод.

На том берегу стояли двадцать бетонных сооружений над погребами. Их и переоборудовали немцы под доты.

Чуть выше — деревня, за ней — крутой подъём и высоты. Ситуация знакомая: они наверху, мы внизу.

Едва рассвело, мы дали двадцать выстрелов: хватило по одному на каждый бункер. Расстояние меньше четырёхсот метров, снаряд летит, не делая траектории, — прямой выстрел.

Бетонных колпаков больше не существовало.

Но действия «девятки» не остались без ответа. Едва она закончила уничтожение пулемётных гнёзд, как на неё обрушился целый дивизион тяжёлых орудий.

Сначала весь огонь он сосредоточил на наших пушках. После того как немецкие фугасы попали в погребки с зарядами и снарядами — их оставалось по десять комплектов в каждом, для самообороны, — один за другим раздались два огромных взрыва.

Тогда огонь был перенесён на НП, который находился чуть в стороне от огневой. Добивали нас с разведчиком Максимовым.

Били минут пятнадцать-двадцать. Брустверы с окопчика срезали начисто. Нас засыпало землёй. Но мы остались живы.

Правда, Максимов после этой трагедии резко изменился. Сдали нервы, начал кричать во сне, стал суетиться, падать на землю, заслышав свист снаряда даже где-то далеко, в стороне. Для работы на НП он больше не годился. А очень хороший был разведчик!

Не буду говорить, какой предстала моим глазам наша огневая к вечеру, когда начали густеть сумерки, а на горы лёг туман.

Стальная станина одного из орудий, полуторатонная станина, была согнута в подкову...

В прошлую ночь мы рыли окопы, а в эту — братскую могилу. Утром — похороны.

Через несколько дней в батарее снова было четыре орудия, добавили людей. Но многих опытных огневиков ей недоставало.

Шла бригада по дорогам Словакии. Шла зигзагом, чуть вправо — и мы в Польше, чуть влево — в Венгрии.

И на одной из этих дорог повстречались две машины, два обшарпанных газика.

В них были капитан Исаков и я.

Исаков на ходу высунулся из кабины и показал мне четыре пальца...

Я не понял, что он этим хотел сказать, и через два или три часа соединился с ним по телефону. Он пояснил:

— Из командиров дивизионов и батарей, из начальников штабов, из тех, кто шёл от Донца, нас оставалось пятеро. Перед тем как мы встретились на дороге, мне пришлось загнуть один палец... Теперь четверо...

Грустно, тяжело говорил он. Я не узнавал Исакова, всегда живого, бойкого, хитро подмигивавшего.

Отдал трубку телефонисту, стал вспоминать, кого с нами нет.

Нет капитана Краселя, нет бывшего командира «девятки» старшего лейтенанта Красова, передавшего мне батарею, нет комдива-1 Саши Мамленова, командира батареи старшего лейтенанта Дегтянникова... И нет командира батареи старшего лейтенанта Георгия Полтавцева.

Незадолго до того как мы навсегда расстались, он пригласил меня вечером к себе на НП.