Проект "Ворожея"

— Вам всего-то тридцать пять, — резко прервал ее Никита, который с хмурым видом читал документы перед ним.

— Так у меня-то здоровья никакого не осталось. Все ушло, чтобы девчонок поднять. Думала, вот сейчас школу закончат, работать пойдут, матери помогать будут. А тетерь… — Киселева закачалась на стуле и опять зарыдала.

А я вместо сочувствия к ней почему-то испытал острый прилив отвращения. Знаю, что нельзя, что это недостойно и непрофессионально. Пофиг, что собой представляет личность потерпевших и их родни, не мое право их судить. Если позволить себе подобное, то адекватную и беспристрастную картину составить в голове не сможешь.

— Чем отличалась одна ваша дочь от другой и от всех остальных детей? — голос Влады в этот раз был громким и даже жестким, словно хлесткая отрезвляющая пощечина.

Киселева захлебнулась на середине рыдания и выпрямилась на стуле, уставившись на Владу мгновенно загоревшимися откровенной ненавистью глазами.

— Пошла ты, сучка столичная, — буквально выплюнула она, сжимая кулаки так, будто собиралась кинуться. — Нормальная Катька была. Нормальная, как все. Ясно.

ГЛАВА 20

— Гражданка Киселева, следите за речью, а то я не посмотрю ни на что и моментально организую вам административный арест за оскорбление лиц при исполнении, — загрохотал грозным голосом Варавин и был в этот момент весьма убедителен. Не знал бы его, сам бы испугался.

— А чего она, — и не подумала понизить тон нерадивая мамаша и только добавила визгливых истеричных ноток. — И у вас права такого нету. Это я тут пострадавшая. Я на вас жалобу. Прокурору.

— Ну-ка унялась, грамотная, — уже откровенно рявкнул Никита. — Села и на вопрос эксперта отвечай.

Я уже подумал вмешаться, но как-то расстановка сил — два прессующих мужика на одну, пусть и неприятную особу женского пола, это не по мне. Как ни крути, все же она мать жертв и имеет право на любые реакции. А вот Варавин тут — хозяин тайги, земля его, сам пусть и злобствует. Тем более Владу все агрессивные выпады Киселевой, похоже, нисколько не задели. Она стояла с видом человека, который невозмутимо пережидает временное неудобство, пока женщина напротив орала, ругалась и брызгала слюной. Эти метаморфозы в ней, резкие перемены от возбужденности и предельной восприимчивости и ранимости к полной глухой закрытости и непробиваемому внешнему равнодушию завораживали и даже слегка пугали меня. Киселева же как-то быстро угомонилась, как будто пенная и шумная волна ее стихийной агрессии разбилась о сплошную стену Владиной ментальной обороны и стремительно утратила силу. Уже через пару минут женщина сдулась и опять разрыдалась. И вот в этот раз это уже были слезы совсем другого порядка. Настоящего горя, потери, а не эгоистичного самосожаления, как ранее. От этого в комнате как будто резко упала температура, и меня пробирало до костей каждым тихим всхлипом. Влада тоже тут же изменилась, неуловимо открываясь и снова обращаясь в живой радар, ловящий исходящие вибрации человеческих душ. Она подошла к Киселевой и положила руку на ее плечо в жесте извечного, абсолютно искреннего сочувствия, которое, впрочем, никогда не приносит облегчения, разве что делает все хоть немного терпимей. Или так только со мной?

— Катька… она… да… особенная была, — наконец сквозь всхлипы заговорила Киселева, не оттолкнув, а наоборот, накрыв, почти вцепившись в ладонь Влады своей. — Но не плохая. Нет. Нет. А они все… Ведьма-а-а-чка. Черный глаз. А она добрая. Любила меня… Я как совсем плохая приходила… падала бывало. Ирка — та на меня кричать, стыдить. Мол, не мать ты, а позорище. А Катька молча до кровати тащила, мыла, укладывала… — Брови женщины резко сошлись, выражение лица стало непримиримым, а кулаки снова сжались. — А они все сами виноваты. Так и надо им.

— Гражданка Киселева, давайте уточним, кого вы подразумеваете под "всеми"? — Никита хмурился и старался произносить сухие формальные слова как можно мягче.

— Да наши, немовцы же. Они ее с мальства невзлюбили. А все соседка покойная, баба Лена. Вечно ходила по селу, сплетни обо мне носила, девчонкам, как подросли, болтать всякое обо мне стала. Дура проклятущая, чтоб ей покоя и на том свете не видать, — выкрикнула Киселева куда-то в потолок, потрясая кулаками. — А я им какая-никакая, а мать. Ирка — та всегда в слезы. Катька никогда не плакала, а как зыркнет исподлобья, и у старой змеюки то сердце тут же прихватит, то ноги отнимутся. А по мне так поделом, за язык ее злой. Вот и начала баба Лена всем талдычить, мол, Катька Киселева — ведьма самая настоящая растет, и таких топили раньше в деревнях. И прилипло. Да так, что от нее на улицах шарахались и крестились. В школе кто не общался, а кто и насмехался. Один раз пацаны даже камнями кидались. А когда пара случаев… разных… с такими вышло, так и поутихли. Только кто доказал, что это Катюха моя виновата? Никто. Нету никаких доказательств.

Женщина прекратила всхлипывать, но слезы не переставая текли по ее щекам.