Прогнозы постбольшевистского устройства России в эмигрантской историографии (20–30-е гг. XX в.)

Знакомство Степуна с трудом Крамаржа «Русский кризис» расширяет для него горизонты раздумий о русском крестьянине. Труд Крамаржа публиковался частями в чешской прессе в 1918–1921 гг. и полностью в Париже в 1925 г. В нем рассматривались географические, климатические особенности России, психологические черты русского этноса, политическое и экономическое развитие России как отсталой страны, проводилась мысль о неграмотности русского народа, особенно крестьянства[111]. «Можно, конечно, – отвечал Степун Крамаржу, – нападать на русского мужика, на его темную лень, упрекать русское правительство в том, что оно своевременно не просветило народ светом агрономии, и поносить русскую интеллигенцию за то, что она, вместо того, чтобы учить народ производительному труду, предрекала его к революции; но… нельзя все же забывать, что некультурность… и малодоходность русского народного хозяйствования, сыгравшая огромную роль в русской революции, были… порождены не только темною мужицкою ленью, но и поставленною перед русским народом задачей создания величайшего государства, которое он, перед тем как разрушить, создал». Элементарный стиль земельного хозяйства, естественно, влиял на все стороны народной жизни и народного миросозерцания.

Русская душа, впрочем, как и душа всякого народа, утверждает Степун, всегда похожа на душу той земли, которую он возделывает и застраивает. Сущность русской природы состоит в бесформенности, но «не в смысле малой выразительности ее форм», а в смысле ее качественного содержания, которое имеет два начала: мистическое утверждение Абсолюта (т. е. Бога) и варварское отрицание всех форм культурного творчества[112].

Фактом исключительной важности Степун признавал появление на Западе машины в крестьянском хозяйстве. Отсутствие машины в России приводило Степуна к выводу, что примитивное, безмашинное хозяйство способствовало сохранению в русском народе веры отцов и одновременно задерживало культурное развитие народа. Важно заметить, что индустриализацию Степун связывал с атеистическим рационализмом, что означало отречение от веры в чудо, в Бога и борьбу за сверхчеловека, который все знает. «Культурно-хозяйственное убожество народной жизни» Степун ставил в прямую связь с «духовной существенностью русского религиозного сознания», с существованием «всемирно значительных иероглифов русской народной религиозности» – Толстого и Достоевского.

Указывая на особую роль культурно-невоспитанного, убогого, но религиозного мужичьего сознания, Степун отмечает, что русский народ вплоть до революции был огражден от влияния культуры не только «убожеством хозяйственных форм», но и политикой власти, которая, руководствуясь корыстными династическими соображениями, держала народ в темноте.

Религиозные убеждения Степуна привели его к заключению, что темнота, некультурность, необразованность русского народа «спасли его от того полупросвещения, которое в Западной Европе встало между народом и верою», задержали обездушивание жизни и расцерковление народного сознания. По этой логике для Степуна «крепко веровавший, по старине живший, тонко чувствовавший традиционный чин жизни и всегда знавший, что пристойно и что непристойно» русский хлебороб-хозяин был высококультурным человеком в религиозном смысле. Но, подчеркивает Степун, подобная культурность возможна лишь «внутри подлинно верующей души». «Убогость русского народного сознания культурно-значительна лишь в оформлении религиозным горизонтом веры». Падение веры приводит к варварству.

Революция стала крушением народной веры, а неверие перешло в циническое безбожие. В этом «диалектическом срыве народной души» Степун считал необходимым искать «объяснение напряженности и высоты метафорической проблематики русской революции» и ее «предельному окаянству»[113]

.

Религиозность, считает Степун, субстанционально присуща русскому сознанию. Это проявляется во всех сферах творческой деятельности, в частности, в философии, в различных видах искусства. Сила и правда русской религиозной мысли заключается, по мысли Степуна, в том, что она теснейшим образом связана со всей русской культурой, с ее общественным служением и поисками человеческой справедливости.

В статье «Идея России и формы ее раскрытия» Степун сформулировал принципы, с помощью которых следует, по его мнению, подходить к созданию хозяйственного образа будущей России. Это прежде всего «радикальный отказ» от мировоззренческого и идеологического подхода к хозяйственной сфере, что характерно как для большевистской России, так и для демократий Запада. «Ни коллектив, ни собственность (приоритеты хозяйственного устройства Советской России и европейских стран), – писал Степун, – сами по себе не святы и не ценны». «Смысл хозяйства» он видел в том, «чтобы устроить человека на земле», укрыть, обуть, одеть, согреть, напоить, накормить, защитить от всяких неожиданностей и опасностей; «создать экономический избыток», обеспечивающий возможность обществу и государству удовлетворить культурные потребности человека.