Прогулки по Средневековью. Война... Чума... Инквизиция...

Выкосив Русь, Великая эпидемия уткнулась в Дикое поле (откуда некогда начала свое шествие на Запад) и там сгинула, тем самым совершив полный оборот по часовой стрелке — через Дикое поле в Крым, Византию, потом в Италию и Францию, оттуда в Англию и Скандинавию, затем к русским княжествам.

Нет нужды говорить о том, что демографические и экономические последствия катастрофы 1348–1350 годов для Западной Европы оказались настолько серьезны, что отголоски Черной смерти чувствовались и столетия спустя. Поскольку это событие оказалось для европейцев даже не потрясением, а гипнотизирующим шоком, записей об эпидемии было сделано предостаточно — вероятно, хронисты полагали, что фиксируют апокалипсис, и делали это с обреченной добросовестностью.

Точное количество жертв Великой чумы останется неизвестным, но кое-какие предположения можно делать на основе сохранившихся церковных и налоговых книг. Жан Фавье в книге «Столетняя война» упоминает, что в бургундском городке Живри в июле 1348 года от чумы умерли 11 человек (видимо, болезнь только появилась в городе), а далее следует шквальный обвал смертности. Август забрал уже 110 человек, в сентябре умерли 302, и это был пик, в октябре погибли 168, и в ноябре — 35. Итого — 626 официально зарегистрированных смертей, а о скольких мы не знаем? С учетом того факта, что Живри не являлся сколь-нибудь значимым центром и вряд ли его население по тем временам превышало 1–1,5 тысячи, статистика смертности удручает.

В столице происходило ровно то же самое: эпидемия в Париже началась в августе 1348 года и закончилась только через 11 месяцев с максимумом смертности к октябрю месяцу. Городская скученность, далеко не лучшее санитарное состояние и частичный паралич власти только способствовали распространению заразы. Французский летописец Жан Фруассар без всяких эмоций записывает в своей «Хронике»: «Треть всех людей умерли», и у нас нет оснований ему не верить.

В среднесрочной же перспективе демографический провал должен был стать куда более серьезным, чем единовременные потери от Черной смерти: умерло огромное количество детей, миновавших самый опасный возраст — примерно до 4–5 лет. Как мы недавно выяснили, ребенок, выживший во младенчестве и достигший возраста определенной самостоятельности, имел все шансы дожить до весьма почтенных лет. Здесь же оказалось выбито целое поколение тех, кому к моменту начала эпидемии исполнилось 6-14 лет. Спустя десятилетие у них не появится собственных детей.

В сельских районах катастрофа унесла до половины жизней. Очень пострадали нищенствующие монашеские ордена — францисканцы в первую очередь, поскольку на них возлагалась забота о больных. Число рабочих рук в городах сократилось настолько, что производство встало — на кладбище отправились как цеховые мастера, так и бесчисленные подмастерья, которые должны были перенять у старших ремесло. Следствием этого становится обрушение рынка рабочей силы, какого не наблюдалось даже во время Великого голода 1315–1317 годов, пускай тогда количество голодных смертей в городах составило около десяти процентов.

Чума чумой, но жизнь продолжалась — требовались продовольствие, оружие и вещи повседневного обихода. Приостановившаяся на время эпидемии Столетняя война подразумевала, что кто-то должен восстанавливать крепости и строить новые, а сильно поредевшая армия нуждается в солдатах-новобранцах. Вакантные должности умерших клириков надо замещать новыми священниками. Где взять специалистов в самых разных областях?

Руководство Французского королевства быстро сообразило, что принудительный труд может принести государству пользу, а поскольку после эпидемии расплодилось неимоверное количество бродяг, покинувших опустевшие деревни и хутора, король Филипп VI издает строжайший указ: прево и коннетабли городов, куда стекались такого рода беженцы, обязаны привлекать бездельников к работе. И государству польза, и число опасных люмпенов снижается — праздность, как известно, ведет и к другим, более тяжким грехам.

Куда интереснее сложилась ситуация с неквалифицированной рабочей силой, которая, впрочем, при необходимости весьма быстро училась ремеслу. Отсутствие рабочих рук вызвало лавинообразный рост заработной платы — впервые за всю историю Средневековья наемный рабочий мог требовать повышения жалования и улучшений условий труда.

Альтернатива — уход к другому хозяину, а это означало снижение или полное прекращение производства, разорение и смерть — на этот раз не от чумы, а от голода. Рост выплат работникам в городах лишь подтолкнул сельскую миграцию — какой смысл горбатиться в поле от ранней весны до поздней осени с сомнительными видами на урожай, если в Париже или Реймсе неквалифицированный каменщик получает за месяц больше, чем вся крестьянская семья способна заработать за год?