Происхождение Каббалы

Поскольку не Нахманид первым обозначил эти содот как таковые, а ибн Эзра проделал это задолго до него (его содот

цитирует сам Нахманид), нельзя сделать вывод относительно его собственной терминологии. Многие каббалисты, как Иаков бен Шешет, были вполне склонны принимать такие аллегории, когда это подходило им, и накладывать друг на друга такие философские и каббалистические «тайны» или даже сочетать их. Нахманид действовал иначе: он полемизировал со многими мнениями Маймонида — против его взглядов по вопросу чудесах, бренности этого мира, ангелологии и эсхатологии, а также против его толкования значения жертвоприношения, природы Шехины и так далее. Но он никогда не вступал в полемику с ним относительно аллегорического метода, посредством которого философские идеи, происходящие из областей метафизики, психологии и этики, облекались в религиозные понятия. Он просто игнорировал такие аллегории. Около 1240 года, когда Нахманид достиг пика своей деятельности, это было абсолютно уникально, учитывая культурный климат испанского еврейства. Пятьдесят лет спустя Соломон ибн Адрет и Бахья бен Эшер рассматривали аллегорию как категорию, обладающую такой же легитимностью, как и строго каббалистическое толкование Писания. Тот же Соломон ибн Адрет, который позже (1305) анафематствовал злоупотребления радикальных аллегористов, следовал весьма похожими путями в своём комментарии к агадам, которые, без сомнения, были составлены гораздо раньше. Нахманид (если эта традиция указывает на него) высказывался против одухотворённости, являющейся следствием мистического толкования Писания, приводящего к пренебрежению соблюдением заповедей. Он якобы комментировал Второзаконие 29:28 в том смысле, что знание тайн Торы и причин заповедей не освобождало от обязанности их телесного и материального исполнения, ведь, словами библейского текста: «открытое — нам и сынам нашим до века, чтобы мы исполняли все слова закона сего»[690].

Единственная работа Нахманида, которая обладает исключительно каббалистическим характером — это его комментарий к первой главе Йецира,

в котором он пространно рассуждает о десяти сефирот; его подлинность, как я указывал в другом месте, несомненна[691]. Нахманид высказывается о фундаментальных учениях Каббалы, тем самым избавляясь от некоторых ложных, но часто повторяемых мнений о нём, что он никак не был связан с Каббалой и «едва ли может всерьёз считаться кабба-листом»[692]

. Это мнение, очевидно, повлияло на предрассудок о том, что человек вроде Нахманида, хорошо сведущий в познаниях своего времени — галахических, философских и медицинских — едва ли может ввязаться в каббалистические наклонности, то есть, в «обскурантизм». Поскольку отрицать их нельзя, следует, по крайней мере, минимизировать. Такие авторы не смогли понять, что для Нахманида, великого рупора для авторитета традиции, Каббала представляла собой консервативную силу, в которой сливались традиция и созерцание тайн. В истории еврейской литературы Нахманид часто считается образцом «наиболее еврейского» духа; он был одним из испанских евреев, которые выражали глубочайшую приверженность к иудаизму в своё время и воплощали лучшее и высочайшее в нём. С точки зрения «чистого» иудаизма или чистой галахи действительно может показаться отклонением, что такой ясный ум, легко проникающий в самые запутанные галахические проблемы, окажется связанным с Каббалой. Но именно это измерение его личности следует постигнуть, если мы хотим понять явление. Без Каббалы и её созерцательного мистицизма Нахманид окажется столь же плохо понятым в еврейском контексте, как и (в христианском контексте) человек вроде Раймунда Луллия[693] (живший в Каталонии поколением позже, чьи учения проявляли много структурных аналогий с учением о сефирот), если проигнорировать его Ars contemplativa,

в которой христианство достигает своей кульминации, и судить только на основе разнообразной деятельности во всех других возможных областях. С этой точки зрения комментарий Нахманида к Йецира, развивающий его концепцию Бога, имеет особую важность. Гностическое учение об эонах и неоплатоническое учение об эманации сочетаются, и мы видим, как хорошо они уживались с еврейским сознанием. Монотеизм Нахманида, еврейская окраска которого несомненна, не осознаёт противоречие между единством Бога и его проявлением в различных сефирот, каждая из которых представляет собой один из аспектов, в которых кабход Бога раскрывается Шехине. В своём комментарии к Торе, в котором он занимался только деятельностью Бога в Его творении, используя символы теософии, Нахманид смог избежать затрагивания этого ключевого вопроса; он обсуждал его только в документе, предназначенном для каббалистов.