Происхождение Каббалы

Его учителя по мистицизму учили хранить молчание; тем не менее, он упоминает мистическую каввана молитв, медитацию в исповедании единства, мистические причины для именно тех заповедей, которые выделяли каббалисты Жероны, ссылаясь также на учение о сефирот [735]. Как Иаков бен Шешет, он осуждает рационалистов за то, что они уже не знают, как молиться, и защищает мистический характер тех агад, которые больше всего смущали их:

Тише — вы, кто находит недостатки в агадах! Возможно, это тайны, которые не следует обсуждать[736]

.

Он защищает мистический антропоморфизм каббалистов, в которых видит подлинных толкователей эсхатологии и, в частности, концепции «мира душ»[737] [738], изложенной в Шаар ха-Гемул

Нахманида, ставшей авторитетным раввиническим трактатом о жизни после смерти и первой каббалистической работой, появившейся в печати. (Печать была закончена в Неаполе в январе 1490 г.) Эти стихотворения были написаны приблизительно в тридцатые или сороковые годы и в своём выразительном консерватизме резко отличаются от одновременных нападок Меира бен Симона. Но подвергшиеся нападению рационалисты позже отплатили каббалистам той же поэтической монетой, высмеивая тайны, которые Нахманид ввёл в своём комментарии к Торе, обвинив его в недостаточном учёном образовании и священническом высокомерии’. Он прикрыл свою наготу, сбежав в Каббалу, где легко мог окружить что угодно эзотерической завесой[739]. Однако, эти и похожие заявления появились уже после смерти Нахманида, хотя даже при его жизни жар битвы вокруг Маймонида неизменно порождал новые нападки. Это доказывает попытка Нахманида защититься (до 1244 г.) от критики р. Мешуллама бен Моше[740]. Однако, в целом возвышающийся авторитет Нахманида был таким значительным для критиков, что они не осмеливались выступить при его жизни.

Мы широкими мазками очертили климат, в котором Каббала Жероны развилась в важный фактор иудаизма. Естественно, она искала союзников и, если возможно, авторитетов, которых эзотерическая традиция могла бы призвать, не прибегая к псев-доэпиграфии. Так, Иехуда Халеви, Кузари

которого часто цитировали в этом кругу [741], поднялся до ранга адепта; и Нахманид полагал, что обнаружил в аллюзиях на некоторые «тайны», которые делал Авраам ибн Эзра в комментарии к Торе, знаки его знакомства с «должной Каббалой»[742]. Неоплатоническая ментальность этих авторов способствовала их признанию у каббалистов, даже хотя свободомыслие Эзры и вызывало живые возражения. Вполне возможно, что до Жероны добрались какие-то другие, возможно, неизвестные тексты более раннего периода, о которых старейшие каббалисты не знали. Этому есть, по крайней мере, одно свидетельство. Нахманид цитирует (в сочинениях, датирующихся его поздним периодом, 1250—1260 гг.) апокрифическую Премудрость Соломона, которая была перед ним на «арамейском, трудном для понимания»; но его текст, как становится ясно, был ничем иным, как сирийской версией Пешитты, переписанной буквами иврита[743]

. Нахманид знал, что книга существовала в латинском переводе; он прямо заявил, что она не была священной, хотя и не сомневался в её подлинности. Этот «литературный и исторический факт» привёл Ноймарка к далеко идущим выводам[744]. Он считает влияние этого текста на Каббалу самоочевидным и даже говорит о «тесных отношениях между концепцией мира, или, скорее, философией истории в этом тексте, и вышеупомянутыми [каббалистическими] системами». И «если Нахманид понимал это, кажется разумным, что все другие еврейские философы и каббалисты понимали это тоже». Но именно это-то и нужно было сначала доказать. Манускрипт, содержащий этот текст, а возможно, и другие, переписанный с сирийских букв на иврит, очевидно, попал в Жерону около 1250 года из Палестины, возможно, из Акры, но только спустя десятилетия после смерти Эзры и Азриэля и других каббалистов этого круга. Нет ни малейшего свидетельства, что спекуляции этой книги о мудрости как-то повлияли на последующую эволюцию каббалистического учения о Софии. Нет причин полагать, что книга была уже известна в Провансе, или что идеи Азриэля в той мере, в какой они были новыми, можно проследить к этой книге. Автор Зогар действительно знал через Нахманида название этой работы, но уже не знал её содержания и, как Вуц, школьный учитель у Жан Поля, выдумывал цитаты, которые, по его мнению, должны были в ней быть[745]. Появление этого манускрипта, таким образом, скорее курьёз в истории литературы, чем что-то значимое в подлинной истории Каббалы.