Происхождение Каббалы

То, что этот текст действительно фрагментарный, как об этом свидетельствовал Исаак Коэн, не вызывает сомнений. Мы имеем дело с собранием или редакторской адаптацией фрагментов. Иногда текст даже прерывается посреди одного предложения и продолжается с середины другого, что едва ли можно объяснить иначе как утратой страницы в древнейшей рукописи, которая служила первоисточником[93]. Легко различимы и другие лакуны; в разделе 88 и в конце раздела 115 важные перечисления не доводятся до конца. Разделы 107—115 представляют собой длинное анонимное изложение, тогда как раздел 116 начинается так: «Ученики сказали ему», безо всякого упоминания ранее об учителе и его словах. С другой стороны, некоторая связь с предыдущим текстом очевидна, поскольку оба отрывка имеют своим источником два последовательных предложения в Барайта де-маасех бе-решит; см. Седер Рабба де-берешит

в S. Werthmeimer, ed, Beth ha-Midrash, vol. 1 (2d ed., 1950), 30. Далее, во многих местах каббалисты могли предаваться са-моцензуре, ведь уже в Провансе выдвигались протесты против еретического характера многих отрывков. Так, Меир бен Симон из Нарбонны цитирует отрывок, который он сам читал в Бахир, но отсутствующий во всех наших рукописях. Меир бен Симон пишет:

И зачем нам тратить время на слова дураков, чьи молитвы, гимны и благословения обращены к богам, которые, по их словам, были созданы и испущены, и которые имеют начало и конец? Ведь в своих глупых аргументах они утверждают, что всё, называемое «первым» и «последним», также должно иметь начало и конец, упоминая стих [Ис. 44:6]: «Я первый и Я -последний, и кроме Меня, нет Бога». Это мы находим в одной из книг их заблуждения, которую они называют Бахир,

и некоторые учёные также слышали это из их уст[94].

Как бы то ни было с редактированием книги, можно ясно показать, что вставки во многих местах исказили текст[95]. Так, важная таблица десяти космогонических изначальных категорий или логосов, которую мы будем более полно обсуждать ниже и которая точно изначально была целой, сильно испорчена в своей второй части, как последующим наложением диалоговой формы, так и различными толкованиями и параллельными исправлениями.

Язык книги часто хаотичен и спутан, и это во многом может быть объяснено порчей, явившейся результатом передачи рукописи. Во многих отрывках синтаксис почти непостижим. Обвинения Меира бен Симона в плохом стиле книги действительно небезосновательны. Многие отрывки отличаются возвышенным стилем и торжественным языком, а образы не лишены некоторой экзальтированности — мы увидим далее несколько примеров — но потом мы снова читаем неуклюжий и неловкий иврит, который давно утратил дар нюансов, характерный для мидрашей. Это не язык Талмуда, хотя рассуждения подражают талмудической терминологии;[96]

это скорее терминология поздних агад. Большая часть книги написана на иврите, лишь некоторые отрывки — на довольно плохом арамейском, а другие снова на смеси двух языков, причём пропорции иврита и арамейского варьируются в разных рукописях. То тут, то там лингвистические решения напоминают поздние мидраши, составленные в южной Франции, например, при предпочтении глагола сим, «помещать», глаголу натан, «давать» (особенно в притчах). Однако, следует отметить, что ла-сум

в смысле ла-асот распространено в мишнаистском иврите; ср. Yoma 4Ь. Однако, некоторые случаи очевидных арабизмов заставляют поразмыслить[97]. В Провансе в то время арабский не понимали; его точно не понимали в группах вроде авторов или редакторов книги Бахир, которые очевидно приложили мало усилий по обретению знания языков. Философские фразы, встречающиеся то тут, то там, не позволяют точно установить место, не говоря уже о том, что они, вероятно, относятся к самому последнему редакторскому слою.