Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли

В этом выполненном Грецем схематическом обзоре царь Давид является первым, еще неотчетливым воплощением сочетания религиозного и политического элементов. Перед нами царь — воин и поэт, и, хотя его дело оказывается недолговечным, идеальная сторона его царствования будет впоследствии воспринята как модель еврейского мессианского будущего, а царь-Мессия войдет в народное сознание как потомок Давида. Однако языческий элемент сохраняется на всем протяжении эпохи Первого храма наряду с элементом монотеистическим, и только в «плену вавилонском», после изгнания народа с его земли и отрыва от естественной составной части его бытия — его страны — языческий элемент исчезает окончательно, а с возвращением к Сиону в дни Эзры и Нехемии еврейская вера очищается от момента политического и развивается отдельно от него. Хотя Грец, как уже говорилось, воспринимает восстание Хасмонеев в его специфически религиозном контексте, он видит в нем аспекты универсального значения. Это — бунт во имя идеи, направленный против материальной политической мощи, и как таковой он изображен Грецем — причем здесь снова заметны отзвуки национального движения и романтизма — в качестве модели освободительной войны. В борьбе между саддукеями и фарисеями Грец вновь видит борьбу между политическим и религиозным элементами, и ясно, что с падением царства Хасмонеев, а затем — с разрушением Второго храма религиозный элемент, отраженный в учении фарисеев (прушим),

одерживает верх и становится доминирующим.

Интересен подход Греца к фигуре Иисуса Христа — трудное интеллектуальное испытание для любого еврейского мыслителя XIX века. С одной стороны, Грец рассматривает появление Христа в широком контексте ожиданий Избавления, характерных для периода, наступившего после гибели царства Хасмонеев и политического подчинения власти Рима. С этой точки зрения Иисус не был единственным в своем поколении, и Грец указывает на ряд других фигур, появляющихся в то же время на фоне этого религиозно-политического брожения. Вместе с тем, согласно Грецу, причина разочарования народных масс в Иисусе Христе кроется именно в том, в чем христианство видит суть своей благой вести. Говоря массам, что царство его — не от мира сего, а является царствием небесным, Иисус не отвечает народным ожиданиям. «Народ ожидал Мессию, который введет его еще глубже в иудаизм, а не уведет от него, и в то же время обновит и упрочит расшатанные устои государства». Поскольку мессианская вера в иудаизме, утверждает Грец, — это вера в слияние политики с религией, аполитичность и очищенная духовность Иисуса Христа оказались разочаровывающим новшеством, не отвечающим конкретным ожиданиям поколения. Поэтому учение Иисуса было отвергнуто евреями ввиду того, что оно демонстративно сознательно уклонялось от одного из центральных компонентов еврейского бытия — политического.

И еще в одном пункте Грец ведет спор с традиционной христианской историографией, теряющей всякий интерес к иудаизму после разрушения Храма. Христианской теологии, превратившейся в светскую науку, легко и удобно было видеть в иудаизме после разрушения Храма мертвое тело. Однако, как мы видели выше и как понимал Нахман Крохмал, это ни в коем случае не объясняет ни продолжения существования еврейства после Катастрофы, ни изменений, происходивших в нем в связи с необходимостью решения вставших перед ним новых и острых проблем. Вопреки христианской концепции, утверждавшей, что иудаизм «застыл» или «закоснел», еврейство после разрушения Храма характеризуется, согласно Грецу, как раз огромным подъемом жизненных и творческих сил. Иудаизм не только не умер и не окаменел с разрушением Храма, но, наоборот, поднялся на более высокую ступень самосознания, в гегельянском смысле этого понятия. Грец рассматривает иудаизм в изгнании именно как проявление самосознания еврейства. Делом изгнанников было построение теоретического здания, обладающего определенным содержанием, поддерживающим и охраняющим коллективное существование.

Талмуд, согласно этой концепции, является инструментом, обеспечивающим национальное существование; в отличие от традиционно-религиозного понимания мидрашей и Агады, на которых он подробно останавливается в своем эссе «Построение еврейской истории», он ценит их не за имманентное содержание, а лишь как орудие. Надежда на возвращение в Эрец-Исраэль всегда оставалась основой еврейского бытия, и Талмуд стремился оградить евреев от мира, в котором они оказались, чтобы сохранить их существование как евреев. «В силу талмудических ограничений каждый еврейский дом в мире превратился в Эрец-Исраэль, обнесенный прочной стеной», — говорит Грец. Вопреки тенденциям, господствовавшим в реформистском движении, видевшем в раввинистическом иудаизме после разрушения Храма нечто внешнее по отношению к еврейству, — концепция, истоки которой в конечном счете находятся в христианстве, — Грец видит в нем инструмент сохранения национального существования народа Израиля.