Происшествие из жизни...

Я поставил ее на письменный стол в своем кабинете. Солнце глядит в окно, пронизывает Жужу, и Жужа светится, живые токи струятся в ней. Я смотрю на нее, она смотрит на меня. Однако выражение ее лица грустное. О чем она грустит? Я догадываюсь о чем. О Венгрии. О родине своей. Зачем я увез ее?

Прошло два года. И снова мне предстояла дорога в Венгрию. Я ехал в поезде и вез с собой мраморную Жужу. Она лежала у меня в кармане, холодный каменный человечек, который жил только в моих воспоминаниях. Поезд промчался по советской земле, пересек границу и поехал по венгерской равнине.

— Здравствуй, Венгрия, — сказал я сентиментально, ощущая, как запах этой земли обволакивает меня. Я полез в карман, чтобы вынуть оттуда Жужу и показать ей ее родину, но Жужи в кармане не было.

Я обшарил все купе, весь вагон обошел, но Жужи не было. И праздника на душе как не бывало. Когда и как я потерял Жужу?

Так и приехал я в Будапешт с ощущением вины и потери, не радуясь новой встрече с землей, которую, мне казалось, уже любил. Жил я в гостинице «Астория», ходил на какие-то совещания, встречался со многими людьми, день бежал за днем, а пустота на сердце не заполнялась ничем.

И однажды, сидя в зале заседания, слушая очередного оратора, я встал, невежливо встал, ибо оратор еще говорил, прошел через весь зал к выходу, сел на трамвай и поехал на улицу Атилла. Вошел в подъезд знакомого дома, не стал дожидаться лифта, взбежал на четвертый этаж, толкнул дверь Жужиной квартиры — она была не заперта — и вошел.

В комнате на стуле в той давней знакомой позе стояла она, Жужа, намереваясь завести часы.

— Ой, Николас, — сказала она. — Где ты был так долго? Нашел ключ?

— Его нет на кухне, — сказал я.

— На окне, Николас, рядом с кастрюлей.

И правда, на окне за кастрюлей лежал ключ от часов. Я принес его ей, она завела часы, качнула маятник, и побежало остановившееся время…

С тех пор я часто приезжаю в Венгрию и всякий раз бегу на улицу Атилла, где встречает меня Жужа, заводя часы, отсчитывающие время нашей жизни. И с каждым годом я другой и Жужа другая, мы с ней стареем. И Венгрия другая — все моложе, все индустриальнее, все многолюднее и кипучее. И в каждой поездке приобретаю новых друзей, а возвращаясь через несколько лет, увы, не нахожу многих. И не с радостью узнавания, а с грустью воспоминаний брожу я по улицам Будапешта. Или днем, когда все гремит от многолюдья, и пестрит радостью витрин, и пахнет цементом и металлом от новостроек, и благоухают цветы в новых садах и скверах, или ночью, когда все спит, и улицы пусты, и огни притушены, и с будайских гор ползет свежесть и прохлада, а в сером Дунае отражаются в лунном свете спящие мосты. Таинствен ночной Будапешт, с каждым годом его ночные улицы все уже и уже: вдоль тротуаров, прижимаясь друг к другу, бесконечной чередой стоят уставшие после дневной беготни и спят автомобили всех марок мира. Они стоят с двух сторон улицы, так тесно, что еще проехать мимо можно с величайшей осторожностью, но машине, проскитавшейся где-то до глубокой ночи, втиснуться между ними на стоянку почти невозможно. Будапешт индустриализуется, летит на новых скоростях, а мысли мои не успевают за этим полетом новой жизни и возвращают в недавнее прошлое.

Улица Ракоци, «эспрессо», здесь в его уютном и малолюдном зале я когда-то сидел с Михаем Ваци, с его женой Марией Юхас и слушал тихий голос замечательного поэта, читающего стихи из новой книги, которую он подарил мне. Он был скромен, элегантен. Само звучание его стихов обволакивало меня то ли своей тревожной музыкальностью, то ли лиричностью голоса, произносящего певучие венгерские слова. Я не понимал их, а Мария не могла перевести, ибо стихи трудно перевести, они живут не только смыслом, но и чувством. Он читал, и, хотя я тогда только слышал их музыку, я не мог отделаться от какой-то тревоги, которая слышалась мне в его голосе.

Книгу, которую он мне подарил тогда, прочесть я не могу, она стоит на книжной полке за моим письменным столом в Москве, но иногда я беру ее в руки и листаю ее страницы… Книга есть, а поэта давно нет. Он погиб в борющемся Вьетнаме в 1972 году, умер от разрыва сердца.

Я захожу в «эспрессо» на улице Ракоци, сажусь за столик, где когда-то сидел с ним, выпиваю чашечку кофе; однако с каждым годом все труднее мне вспоминать его лицо, его жест, его улыбку, стареет моя память, но живет чувство благодарности к жизни, подарившей радость общения с прекрасным поэтом.

Потери, потери, потери. Нет уже и Иштвана Шимона, поэта, редактора крупнейшего литературного журнала, депутата парламента, острослова, человека большой эрудиции, крестьянской внешности и простоты. Я объездил с ним пол-Венгрии, гостил на Балатоне в доме его двоюродной сестры, бывал в сельскохозяйственных кооперативах, где каждый крестьянин знал его и он знал каждого по имени, потому что вырос здесь и жил их делами и интересами. Последний раз я его встретил в Москве, в Кремле, в зале приемов, после съезда писателей, и мы договорились, что через полгода я приеду к нему. Через полгода я приехал, но он, увы, не встретил меня…