Происшествие из жизни...

— Ты слышишь, Чалап, — помолчав, устало проговорил Трижды Величайший, — он отрицает бессмертие, он предрекает нам конец.

— Я ничего не предрекаю, — возразил я. — Ты сам знаешь: бессмертия нет, все обратится во прах — и я, и ты. Кончится мой сон, кончишься и ты.

— Не надейся, глупец, твой сон, если это сон, никогда не кончится. А чтобы ты, материалист, знал, в чьей ты власти, в моей или во власти собственного сновидения, я нашлю на тебя еще большие страдания. Ты за что наказан? — спросил он, поковыряв пальцем в ухе. — Почему ты здесь?

— А что, мое место в раю? — спросил я с надеждой. — Произошла ошибка?

— Всюду одинаково, — сказал Трижды Величайший, — что у нас, что в раю. Ошибок не бывает, значит, твое место здесь. Ну, как ты насорил на земле? За что я тебя наказал?

— Не знаю. Не помню.

— Все вы не знаете, не помните… Может, за то, что жене изменял? Или говорил одно, а делал другое, а думал третье?

— Все может быть, — горестно изрек я.

Трижды Величайший засмеялся.

— У меня таких бесчисленное множество. Ныне век такой, все вы такие… Впрочем, по-иному никогда и не было. Ну, так за что ты здесь? Может, ты, атеист, ни во что вообще не верил? А?

Я решился, спросил:

— А ты, Трижды Величайший, ты во что веришь?

Он захохотал.

— Во что верю я? Я ни во что не должен верить. Как только я поверю во что-нибудь, придет конец света, все рухнет, я верю в себя самого… Чалап, какое наказание ему предписано? На сковороде он жарится или предается бесконечному плотскому греху?

— Он терзается совестью на Аллее Стенаний, — сказал Чалап.

— Разве это наказание? Кнут — вот наказание, а совесть… Впрочем, мучайся совестью, я позвал тебя не для того, чтобы болтать тут с тобою и выслушивать твои глупости, у меня есть собеседники и поумнее. Чалап, принеси Книгу Судеб.

— Несу, — ответил Чалап, и на столике перед Трижды Величайшим появилась старая, уже довольно обветшалая, с оборванным корешком книга.

Книга как книга. Не толстая и не тонкая, не большая и не маленькая. Как телефонный справочник Москвы. Страницы ее были испещрены какими-то знаками, буквами не буквами, цифрами не цифрами, скорее, иероглифами или клинописью, но это было и не то и не другое. Каждый знак оживал, и появлялось изображение, почти такое же, как на земном телевизоре, только это была не отдельная картинка, не отдельный кадр земного кинофильма, а сразу целый период человеческой жизни — детство или юность со всеми подробностями. Там, на земле, годы, здесь, в Книге Судеб, мимолетное мгновение, умещавшееся в одном маленьком значке.

Трижды Величайший перевернул страницу, и я увидел Сергея Григорьевича, который выходил из дому, где у подъезда ждала его машина. Было утро, цвел тополь, белый пух летел по улице, воробьи стаями перелетали от лужи к луже, голуби копошились в мусорных бачках. Сергей Григорьевич сел в машину, спросил шофера:

— Ну, сколько вчера нахалтурил, Миша?

— Обижаете, Сергей Григорьевич, — ответил Миша, который был намного старше Сергея Григорьевича.

— Так уж и обижаю? Налево не работаешь, бессребреник? Я же вчера тебя отпустил. Ну, интересно, сколько заколотил?

— Миллион! — хмуро проговорил шофер, выехав со двора на улицу.

Сергей Григорьевич усмехнулся.

— Он еще и обижается!

— Ты знал этого человека? — спросил меня Трижды Величайший.

— Знал или не знал, какое это имеет здесь значение? Не заставляй меня ничего вспоминать.

— Чалап, посмотри в его личное дело, он как-нибудь связан с этим человеком? — сказал Трижды Величайший.

— Я уже говорил тебе, — ответил Чалап, — косвенно. Он знал его отца и мать.

— Прекрасно! Начнем тогда с мамочки и папочки… — воскликнул Трижды Величайший. — А ты смотри, материалист.

— Не надо, — взмолился я, — не заставляй меня ничего вспоминать, отпусти…

— Боишься? Чего ты боишься?

— Ничего я не боюсь. Мне нечего бояться. Я прожил обыкновенную жизнь, я ничем не хуже многих людей, может быть, даже лучше. Но зачем мне возвращаться к земным привязанностям и волнениям? Я все забыл. Разве не ты установил тут такой закон — все забыть.

— Мои законы не для меня. Тут нет отличия от земных установлений: разве те, кто имеет власть, исполняют законы?

— Не знаю. Я все забыл. Отпусти.

— Сиди. Смотри. Вспомнишь, потом забудешь и уйдешь рыдать на Аллею Стенаний, — сказал Трижды Величайший, перевернул назад страницу, и я увидел нашу почтальоншу Александру Ивановну и военную, 1944 года, Москву…