Произведение в алом

Воистину, странная популяция обитала в каменном чреве гетто - ее призрачные представители, вся их жизнь, мышление и поступки, полупереваренные чудовищным нутром, казались уже каким-то невероятным, бессмысленным и хаотичным конгломератом, какой-то безумной, без всякого разбора составленной мозаикой. Когда я мысленно перебираю бесконечную череду этих неведомых существ, порожденных отнюдь не материнским лоном и похожих больше на бесплотные тени, то более чем когда-либо склонен считать, что все эти мои грезы таят в себе какие-то недоступные человеческому сознанию истины, при свете дня, когда туман рассеивается и наваждение оставляет меня, тлеющие в недосягаемой глубине души, подобно смутным детским впечатлениям от красочных восточных сказок и сумрачных, канувших в бездне времен преданий...

Тогда в памяти моей оживает легенда о призрачном Големе - том самом искусственном гомункулусе, которого когда-то здесь, в гетто, призвав на помощь стихии, создал из глины некий раввин, искушенный в тайнах каббалы, а дабы вдохнуть в свою креатуру жизнь - если только бездумное, механическое бытие можно назвать

жизнью, - чародей вложил в ее уста «шем», скрепленный тайным магическим паптаклем. Голем работал за десятерых, однако, стоило только разжать ему зубы и извлечь сокровенную печать жизни, мгновенно превращался в безжизненного глиняного истукана...

Точно так же все эти люди - забрезжила вдруг в моем сознании пока еще не очень ясная догадка - мгновенно рухнут замертво, надо только лишить их того, что эти лицемеры высокопарно именуют «смыслом жизни»: для одного это его нравственные принципы, нормы морали - словом, вся та «житейская мудрость», на коей созиждется пресловутая обывательская добродетель, для другого - нелепые повседневные привычки, возведенные, однако, в ранг «незыблемых, овеянных дыханием веков традиций», для третьего - мелочная бытовая суета, обильно приправленная наивными радужными мечтами о чем-то туманном, расплывчатом, но непременно возвышенном...

Они всё время настороже, как будто сидят в засаде, опасливо поглядывая по сторонам. Никогда не видел я, чтобы эти люди работали, и тем не менее они встают с первыми лучами солнца и, затаив дыхание, ждут... Чего они ждут, не знаю, похоже, жертву, которая, по всей видимости, должна свалиться на них с небес, но чуда почему-то не происходит...

Ну а если все же происходит и в их среде оказывается посторонний, совершенно беззащитный человек, которого они могли бы безнаказанно обобрать как липку, на них ни с того ни с сего нападает вдруг безотчетный страх, и они, дрожа и причитая, расползаются по своим углам, мгновенно утратив всякую охоту к долгожданному гешефту. Никто не кажется этим трусам настолько слабым, чтобы им хватило смелости ограбить его.

- Выродившиеся, беззубые хищники, напрочь лишенные силы и мужества... - задумчиво произнес Харузек и посмотрел на меня своими темными, печальными глазами.

Да ведь он читает мои мысли!.. Неужели это возможно?.. Или это не мои мысли, а его - просто какой-то врывающийся иногда в его сознание вихрь раздувает их пламя так сильно, что пылающие искры летят во все стороны и огонь перекидывается на стоящих поблизости?..

   - И на что они только живут? - немного помедлив, пробормотал я.

   - На что? - мрачновато усмехнулся студент. - Да среди них даже миллионеры есть!

Я недоуменно смотрел на Харузека: что он имеет в виду? Студент, однако, не стал вдаваться в объяснения - высунувшись из укрытия, окинул взглядом затянутое тучами небо.

На мгновение все голоса под низким сводом арки стихли, слышен был лишь монотонный шум дождя.

На кого же намекал студент: «среди них даже миллионеры есть»?..

И Харузек, словно вновь прочтя мои мысли, хмуро кивнул в сторону находившейся напротив лавки старьевщика - потоки дождя стекали по ржавому железному лому и собирались в большие бурые лужи.

- Да хотя бы Аарон Вассертрум! Чем не миллионер - почти треть Йозефова города принадлежит ему! Да вы, господин Пернат, как с луны свалились!

У меня перехватило дыхание.

   - Аарон Вассертрум!.. Старьевщик Аарон Вассертрум - миллионер?!

   - Да, да, старьевщик Аарон Вассертрум! Уж кто-кто, а я его как облупленного знаю! - с каким-то болезненным злорадством подхватил Харузек, который, казалось, только и ждал моего вопроса. - И отпрыск его драгоценный, доктор Вассори, тоже мне известен! Вам никогда не доводилось слышать о нем? О докторе Вассори - знаменитом... окулисте? Да ведь еще год назад в нашем городе его на руках носили, только и разговоров было что о нем - о великом... ученом! Тогда еще никто не знал, что он сменил фамилию... Ну и как, по-вашему, его звали прежде? Вассертрум!.. Да-да, представьте себе, Вассертрум! О, с каким великим старанием этот жалкий пигмей изображал далекого от всего земного человека науки, ну а если речь вдруг заходила о его происхождении, ученый муж, скорбно потупив очи, ответствовал с глубоким волнением в голосе, что отец его родом из гетто и ему, несчастному изгою, чтобы выбиться в люди, пришлось начинать