Проходные дворы

Жорж вернулся к дамам и был, естественно, восторженно встречен. А через два дня в кафе «Националь» мне рассказали, что Tep-Ованесов давно дружит с самим Ивом Монтаном, тот принимает его в любое время и выполняет все его просьбы.

«Оттепель» заканчивалась, в газетах замелькали статьи: советский народ осуждает антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и «примкнувшего к ним Шепилова».

Даже анекдот появился:

— Какая самая длинная фамилия в СССР?

— «Примкнувшийкнимшепилов».

А Юрий Карлович Олеша, выпив рюмку коньяка за нашим столиком в «Национале», прочитал веселое четверостишие:

Однажды, выпить захотев,

Зашли в знакомый ресторан,Атос, Портос и Арамис,И к ним примкнувший д’Артаньян.

Потом был Международный фестиваль молодежи и студентов. Самый веселый и красивый праздник, который мне пришлось увидеть в Москве.

Две недели город жил в праздничном угаре. Люди без всяких установок партийных и комсомольских организаций выходили на площади слушать джаз, петь, танцевать. Это, видимо, и испугало партийных лидеров, гайки начали закручивать сразу после окончания праздника.

Позже в Москве пройдет еще один фестиваль, но это будет четко организованное политическое мероприятие, скучное и неудачное.

Кстати, во время проведения Московского фестиваля в 1957 году в городе практически не было уголовных происшествий. Никто из гостей не пожаловался на то, что юркие щипачи обчистили карманы, домушники «слепили скок» в гостиничных номерах, а гопстопники в темных переулках поснимали с них фирменные шмотки. В чем был секрет этого, мне рассказал начальник МУРа, покойный Иван Васильевич Парфентьев.

Те, кто внимательно следит за процессами, происходящими в криминальном мире, могут объяснить, как он эволюционирует вместе с социальными и политическими изменениями в обществе.

Конец сталинского режима, амнистия 1953 года, пересмотр целого ряда уголовных дел, облегчение режима содержания в местах заключения не разрядили, а, наоборот, усложнили оперативную обстановку в стране. Как никогда, вырос в те годы авторитет уникального преступного сообщества «воров в законе».

В преддверии фестиваля партийные лидеры провели совещание с работниками милиции, где пообещали массовое изъятие партбилетов и снятие погон. Что оставалось делать сыщикам? Парфентьев с группой оперативников собрал на даче в Подмосковье московских «воров в законе» и криминальных главарей близлежащих областей.

Комиссар Парфентьев говорил всегда коротко и энергично, употребляя ненормативную лексику. Он разъяснил уркаганам сложное международное положение и пообещал, если они не угомонятся на время международного торжества, устроить им такое, что сталинское время они будут вспоминать как веселый детский новогодний утренник.

Уголовники в те годы свято блюли свои законы и дали слово просьбу сыщиков не только исполнить, но и со своей стороны приглядывать за залетными.

Правда, после фестиваля все пошло по-прежнему.

Никита Хрущев был человеком неожиданным. Запуск первого советского спутника был грандиозным успехом нашего ракетостроения. Новые боевые средства вполне могли донести ядерные головки в любую точку земного шара. Теперь мнение Запада утратило всякое значение. Яркой иллюстрацией отношения Хрущева к международному общественному мнению может послужить дело Пастернака.

Сознаюсь сразу: к своему стыду, я в те годы не читал ничего из того, что написал этот великий поэт. Да и где я мог это найти? В армейской библиотеке стояли поэтические сборники Константина Симонова (его, кстати, я очень любил в те годы), Николая Грибачева, Анатолия Сафронова… До армии я увлекался запрещенной поэзией Ивана Бунина, Николая Гумилева и полузапрещенного Сергея Есенина. Так что известие о Нобелевской премии и идеологической диверсии я принял на веру.

В ноябре меня вызвал главный редактор Миша Борисов и сказал:

— Поедешь в Театр киноактера, там собрание творцов. Будут осуждать Пастернака. Сделай хороший репортаж.

— Да я, Миша, должен сделать очерк о Школе милиции.

— Твоя школа никуда не убежит. Пастернак сегодня важнее.

Я вышел от главного и столкнулся в коридоре с нашим автором, молодым писателем Левой Кривенко.

— Ты что, завтра уезжаешь? — спросил он.

— Еду на собрание в Театр киноактера.

— Будешь писать о Пастернаке?

— Такое задание.

— А ты знаешь, что Константин Георгиевич Паустовский осуждает кампанию травли Бориса Леонидовича?

Паустовский был моим любимым писателем и непререкаемым нравственным авторитетом.

— Лева, у тебя есть стихи Пастернака?

— Конечно. А ты их не читал? — Он посмотрел на меня как на воскресшего мамонта. — Пошли, я тебе дам.

Всю дорогу до его дома, а жил он напротив редакции — на другой стороне бульвара, он сокрушался:

— Ты же любишь поэзию. Гумилева наизусть шпаришь… И не читал Пастернака…

Всю ночь я читал стихи и никак не мог понять, за что ополчились на такого прекрасного поэта.