Проклятие Гоголя

Евгения справилась с кашлем, перевела дух, жадно отпила вина. И заговорила подчеркнуто ровно и четко. Так обычно артикулируют люди, привыкшие контролировать себя, когда им доводится оказаться слегка навеселе.

– Мне особо нечего добавить. Я ведь тоже не специалист. И никогда особо не занималась Гоголем. В Университете мы ровно год изучали трех великих – Толстого, Достоевского и Чехова, а потом основательно штудировали русскую литературу начала XX века: Блока, Брюсова, Белого, Ахматову. Хотя что-то я, конечно, читала, потому что Гоголь был у нас в программе. Он начинал входить в моду.

Евгения перевела взгляд на Гремина. Невесело улыбнулась. От Марианны это не ускользнуло.

– На мой взгляд, у Гоголя, вне всякого сомнения, было половое извращение. Даже если ничего не знать про его жизнь, это чувствуется в текстах. Ни в одном из его произведений вы не найдете нормальной любовной истории. Везде чувствуется подспудная ненависть к женщинам. Причем обратите внимание, – Евгения впала в обычный назидательный тон, – когда какие-то персонажи Гоголя пытаются вырваться из порочного круга, увлекаются женщиной, влюбляются или подумывают о женитьбе, Гоголь почти всегда их наказывает, причем жестоким образом… Андрий Бульба, влюбившийся в прекрасную польку, застрелен своим отцом. Хома Брут в «Вие» погибает от темных сил. Герой «Записок сумасшедшего» тронулся умом. Поручик Пирогов в «Невском проспекте» подвергается унижению и наказанию плетьми. Его друг художник Пискарев в приступе помешательства перерезает себе горло. Причем на той же странице, где он делает предложение проститутке и получает отказ. Наконец, несчастный Акакий Акакиевич из «Шинели», задумавшийся было о семейном счастье, оказывается жертвой бандитов и умирает в горячке. Плюс ко всему описания жестокости. В первой половине XIX века жестокость еще не была законом жанра. И потом жестокость жестокости рознь. Все эти бесконечные трупы, сцены смерти. В «Тарасе Бульбе» Гоголь сжигает, во всех подробностях и красках, героя на костре. Старший сын Тараса Остап умирает в страшных пытках на глазах у отца. Этот пассаж стоит воспроизвести…

Евгения пошарила взглядом кругом себя. Вытащила из сумки тонкие серебряные очки, устроила их на носу и стала в глазах Марианны вовсе похожа на типичную профессорскую дочку.

– Вот: «Остап выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, – ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не дрогнулось лицо его. Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: „Добре, сынку, добре!“ Однако с особым сладострастием Гоголь издевается над своими героинями. Читаю: „И выполнил бы Тарас Бульба свою клятву, не поглядел бы на ее красоту, вытащил бы ее за густую пышную косу, поволок бы ее за собой по всему полю между своих казаков и сбились бы о землю, окровавившись и покрывшись пылью ее чудные груди и плечи, блеском равные нетающим снегам, покрывающим горные вершины. Разнес бы по частям он ее пышное, прекрасное тело“. Как говорят американцы, здесь уже патология.

Марианна не выдержала:

– Ну, это проснулась дочка психоаналитика.

– Не психоаналитика, а психиатра, – неожиданно жестко отрезала Евгения и вызывающе посмотрела на свою подругу.

Марианна поняла, что в этот вечер ее лучше не трогать.

– Нет, я серьезно. Вот другой пример, без жестокостей, но тоже из «Тараса Бульбы». Андрий встречается с паночкой: «Полный не на земле вкушаемых чувств, Андрий поцеловал в сии благовонные уста, прильнувшие к щеке его, и не безответны были благовонные уста. Они отозвались тем же, и в сем обоюднослиянном поцелуе ощутилось то, что один только раз в жизни дается чувствовать человеку». Если перевести с возвышенного гоголевского языка на нормальную повседневную речь, получается, что Андрий целует паночку в губы, но она каким-то непостижимым образом целует его в щеку. Забавный ляп. Так мог написать только мужчина, ни разу в жизни нормально не целовавший женщину.

Евгения вызывающе глянула на Марианну.

– И еще об одном. О сексуальной символике Гоголя. Все эти самые невинные гуси, гусаки, кошки, свиньи всегда имеют сексуальный подтекст.

Марианне страшно захотелось улыбнуться или задать вопрос, но она удержалась. То ли он уловил ее настроение, то ли самого разбирал смех, но Гремин пришел ей на выручку.

– Извини, Женя, что перебиваю, – он назвал ее «Женей», по-французски звучало очень симпатично. – Не совсем соображу. Можешь пояснить?

Евгения минуту собиралась с мыслями, а Гремин почесывал Цезаря за ушами.