Проклятие Гоголя

Я глядел на тебя, мой милый, нежный цвет! Во все то время, как ты спал или только дремал на постеле и в креслах, я следил твои движения и твои мгновенья, прикованный непостижимою к тебе силою.

Боже! Зачем? Я глядел на тебя. Милый мой молодой цвет! Затем ли пахнуло на меня вдруг это свежее дуновение молодости, чтобы потом вдруг и разом я погрузился еще в большую мертвящую остылость чувств, чтобы я вдруг стал старее целыми десятками, чтобы отчаяннее и безнадежнее я увидел исчезающую мою жизнь. Так угаснувший огонь еще посылает на воздух последнее пламя, озарившее трепетно мрачные стены, чтобы потом скрыться навеки и…».

По ходу чтения и движения кругами Гоголь периодически останавливается. Подходит к больному. Наклоняется. Трогает его волосы, проводит рукой по лбу. Потом все смелее касается плечей, целует сначала в лоб, потом в висок, наконец в рот, в губы. Виельгорский сперва лежит неподвижно как мертвый, потом начинает реагировать, вздрагивать. Приподнимается на локтях. Когда наступает пора поцелуев, он отвечает. Видно, что обоим страшно неудобно, потому что одному приходится держаться на одном локте, второму – согнуться в три погибели.

Текст завершается. Гоголь застывает в неподвижности над кроватью больного. Потом ложится рядом. Больной несколько сдвигается. Они возобновляют поцелуи. Музыка незаметно переходит в похоронный марш. Но странно аранжированный. Плавный, что ли, мягкий.

Тем временем Гоголь уже устроился плашмя на больном, накрыв того своим телом. Пригвоздив к постели, по подобию распятия святого Андрея. Они застыли в бесконечно долгом, глубоком поцелуе.

Гремин заерзал. Евгения знала, что нормальные мужчины, – а подозревать Гремина в альтернативных влечениях у нее не было оснований, – обычно испытывают дискомфорт, наблюдая сцены гомосексуальной близости. Евгения попробовала слегка прижаться к Гремину. Тот тоже слегка, так же незаметно, отодвинулся. Евгения успела почувствовать его скованность, напряженность. Она оглянулась. В зале было темно, но угадывалось, что многие целуются. Причем не только мужчины с женщинами. Кто-то достаточно откровенно ласкал друг друга. Некоторые курили. Явно не сигареты. Евгения не разбиралась в наркотиках. Ей и пробовать-то их доводилось раза два в жизни. Ощущение сладкообразного, приторного тлена в воздухе усилилось.

Чуть прибавили света. На сцену снова вынесли ведра. Но Гремин не пошел за вином. Он только встал со своего места. То ли чтобы размяться, то ли повнимательнее оглядеть зал. Марианна сидела в уголке, погрузившись в себя. Зал раздробился на многочисленные группы: где-то из двух человек – мужчины и женщины, где-то, чаще, – из трех, а то и четырех. Все ждали возобновления спектакля.

– Что сейчас будет?

– Следующее действие построено вокруг переписки Гоголя и поэта Николая Языкова. Они дружили на протяжении длительного времени, несколько месяцев жили вместе в Риме. В квартире Гоголя.

Марианна спросила, чтобы не молчать:

– И что, они тоже были любовниками?

– Практически исключено. Языков был совершенно нормальный. Провел бурную молодость, оставил массу эротических стишков. Но он в это время тяжело болел и вскоре после возвращения в Россию умер. Будут читать его стихотворения…

Раздались три удара гонга. На сцене – мужчина и женщина. Он обнаженный по пояс. Она фактически в ночной сорочке, без юбки. Наверное, им холодно, хотя в зале по-настоящему жарко. Они целуются. Долго и более чем откровенно. Она – с запрокинутой головой, он – поедая ее, придерживая за плечи. Потом мужчина отстраняется и начинает читать стихи. Женщина же ласкает его по всему телу, с гимнастической гибкостью перетекая по нему, как ртуть:

Ах, как милаМоя Лилета!Она пришла,Полуодета,И началаЛаскать поэта.Ее очейОгонь и живость,

Ее грудейПолустыдливость,И жар ланит,И ножки малость, —Все к ней манитАмура шалость.О бог любви!БлагословиЕе желанья;Всю ночь она,

Без упованья,Грустит одна.Надзор суровыйЕе мертвит,И нездоровоДевица спит.Амур! отрадуЕй дать спеши:В ночной тишиТы затушиЕе лампаду,

Окно открой,И безопасноПусть молодой,И сладострастный,И телом твойВойдет к прекрасной.Пускай она,Пылка, жадна,Дрожит и бьетсяНа ложе сна,И пусть проснетсяУтомлена.