Проклятие Гоголя

Он так и не пустил ее язык внутрь. Лишь слегка приоткрыл губы. Тогда она расстегнула себе блузку – она была без бюстгальтера – и притянула его руку. Ее соски буквально вспрыгнули от соприкосновения с его пальцами. Его же рука сперва похолодела. По крайней мере, так ей показалось. Потом загорелась и так и замерла, абсолютно неподвижная, на ее груди. Марианна смотрела на все это широко открытыми глазами. Словно не верила. Евгения, не отпуская руку Гремина, свободной ладонью провела по лицу Марианны – по векам, по губам, потом опустила руку на руки Марианны, лежавшие у нее на коленях, накрыла их, крепко сдавила. Тихо сказала, то ли для себя, то ли им:

– Ну, вот так нормально. Так мы не выделяемся.

Раздался всплеск почти трагической музыки. Они дружно глянули на сцену, а рука Гремина так и осталась на груди Евгении. Невероятно счастливая, она комментирует как ни в чем не бывало:

– А это уже Языков болеет, и они живут вместе на Виа Феличе в Риме.

На сцене Языков сидит на стуле, у него на плечах плед. Женщина куда-то исчезла. Гоголь приближается. Он в шинели. Он пробует приласкать сидящего. Тот уклоняется всем телом. Отстраняет его. Тогда Гоголь ласкает воздух вокруг больного и агрессивно декламирует:

«Я еду к тебе с огромной свитой. Несу тебе и свежесть, и силу, и веселье, и кое-что под мышкой. Жди меня и не уезжай без меня никак. Клянусь, слетит с тебя последнее пасмурное облако, ибо я сильно, сильно хочу тебя видеть, как никогда доселе не алкал; а что сильно, то не может быть никогда вяло или скучно. Обнимаю тебя заочно, пока не обниму всего и крепко как следует лично. Прощай, до свиданья».

Языков страдает под словами Гоголя, как под ударами бича. Он пытается отодвинуться, сидя на стуле. Гоголь, перестав декламировать, явно готовится наброситься на него. Тут две девушки в распоротых ночных сорочках с виднеющимися сквозь прорези грудями поднимают и уводят Языкова под музыку Вагнера. Две валькирии. У края сцены Языков, чуть ли не безжизненно висевший между девушками, вдруг расправляет плечи, выпрямляется и, обернувшись к Гоголю, с вызовом бросает тому в лицо:

В достопамятные годы

Милой юности моейВы меня, певца свободыИ студентских кутежей,Восхитительно ласкали —И легко мечты моиРазгорались и пылалиВдохновением любви;И легко и сладкогласно

Мой счастливый стих звучал,Выговаривая ясноМного, много вам похвал!Поэтически живаяОтцвела весна моя,И дана мне жизнь инаяИ тяжелая – но я…Тот же я: во мне сохранно

Уцелели той порыБлагодатной, бестуманнойДрагоценные дары:Сердца чистая любовностьИ во всякий день и часДостохвальная готовностьВоспевать и славить вас…

Языков исчезает. Прожектор выключается. Когда глаза привыкают к темноте, видно, что на сцене остался один Гоголь. Он сбрасывает маску, его лица разобрать невозможно. Видно только, как он корчится и бьет поклоны, шумно ударяясь лбом о доски. Вкрадчивая музыка сменяется тихим, грустным маршем.

На сцену вступают четыре совершенно обнаженные женщины и четверо совершенно обнаженных мужчины. Они без масок, но их лица тоже не различимы. Хотя очертания хорошо сформированных, зрелых, мускулистых тел угадываются хорошо. Мужчины встают шеренгой, обнявшись за плечи. Начинают бесшумно маршировать на месте, высоко поднимая ноги. Глаза уже привыкли к полутьме. Видно все. Гоголь пытается ползти к ним. Но женщины останавливают его пинками. Они поднимают его за уши, ставят на четвереньки и стаскивают с него шинель. Под шинелью он голый. Женщина с внушительными грудями и задом садится на Гоголя верхом. Евгения, ощущая сладострастное жжение на груди под рукой Гремина, шепчет:

– Это отсылка к «Вию», ты, наверное, догадался.

Гремин кивает.

Гоголь и ведьма на нем верхом делают круг по сцене под дикие кривляния остальных девиц. Гоголь падает. Его пытаются поднять. Пинают, тянут за уши, за руки. Не получается. Тогда женщины ретируются. Марш становится громче и мужественнее. Жестче. Мужчины строем, по-прежнему обнявшись за плечи, громко топая, проходят по сцене, перешагивая через растерзанного Гоголя. Тот медленно уползает следом за ними. Музыка замирает. Наступает тишина.

– Сейчас начнется повальный блуд. Нам лучше потихоньку смыться, пока темно, – сказала Евгения.

Гремин убрал руку с ее груди.

– Пошли!

Евгения забыла, через какую штольню они вошли, и похолодела. Не то чтобы им что-то грозило, нет. Но ей не хотелось нарушать правила игры и спрашивать. Следовало исчезнуть молча, незаметно. Ей стало неловко перед Греминым.