Проклятие Гоголя

Особенно Марианну захватывало, как они изучали тексты Гоголя. Их семинары напоминали не университетские занятия, а увлекательное расследование. Причем атмосферу чудачества и ерничества приносила сама Марианна – серьезных Гремина и Евгению требовалось заводить. Совместное чтение каждой повести Гоголя превращалось в приключение, каждое описание покойника – в улику. Конечно, Марианна отдавала себе отчет, что они тянут за тоненькие нити от безысходности, но не успевала забавляться.

«Портрет» они проштудировали вдоль и поперек, сравнили построчно обе редакции, составили таблицу различий. Помнили последний наказ прибалта: «Смотрите портрет!» У Гоголя из рамы портрета под корявыми пальцами квартального вывалился сверток с червонцами. Решив не оставлять без проверки ни одной мало-мальски правдоподобной версии, они обходили музеи и картинные галереи в поисках портретов ростовщиков. Бог знает, как далеко завела бы их такая шизофрения, если бы им не пришлось удирать из Палаццо Барберини, где они попытались простучать массивную раму на подходящем портрете. Как они потом хохотали, устроившись в кафе де Парщ и запивая аппетитнейший миллефолье невинным просекко.

Марианна умела смеяться в самых безрадостных ситуациях. Пожалуй, сейчас она безропотно приняла бы любые издержки своего двусмысленного положения ради одного – азарта любить явно незаурядного человека и участвовать в увлекательной детективной истории. Если бы не Евгения.

Марианна помнила каждое слово их тогдашнего разговора за кофе в «Гранд отеле» в три ночи, после спектакля на Аппиевой дороге. Она задвинула пластинку с тем разговором в самый дальний угол своей памяти и старалась не дотрагиваться до нее даже ненароком. Но такие разговоры не забываются. То, что было решено, должно было состояться. В удобный момент. Подругу Марианна потеряла навсегда. Зато приобрела сообщницу.

Напряжение в их треугольнике нарастало. Марианна не знала, сколько еще она смогла бы выдержать. Ей все чаще приходила в голову шальная мысль – никому ничего не говоря, без объяснений, сесть на поезд и уехать. Куда-нибудь. Например, в Париж.

К счастью, в их расследовании забрезжил лучик надежды. Очень робкий и невнятный. Игра снова обретала смысл. Весьма буднично. Без стрельбы, без тайных встреч и закодированных сигналов.

Они обычно встречались втроем, раз в два или три дня, за ланчем в кафе «Тримани». В тот день, в пятницу, Гремин опоздал почти на час. На него это было не похоже, обычно он никогда не опаздывал.

– Что, уходил от погони? – подтрунила над ним Евгения.

– Нет, засиделся в библиотеке.

Марианна собиралась было обидеться. Гремин периодически укалывал ее, как ей казалось, сознательно. И она с каждым разом отвечала ему больнее. Но что-то подсказало ей, что сейчас обижаться не стоит.

– Обнаружил что-нибудь? – спросила она.

– Не знаю. Думаю, что да.

Гремин рассказал. В своих изысканиях он перебрался из Восточного института сначала в библиотеку Университета Ла Сапьенца, а потом по соседству – в Анжелику, считавшуюся лучшей гуманитарной библиотекой Рима. В старом читальном зале XVII века он и просиживал часами, и к нему там успели привыкнуть.

Вот и сегодня Гремин забрал отложенные для него книги и собирался устроиться за своим любимым столиком в углу и погрузиться в чтение очередной толстой монографии Оксфордского университета в надежде найти хотя бы упоминание о сексуальных предпочтениях Гоголя. Оказавшийся за стойкой директор читального зала, высокий, бородатый мужчина лет тридцати семи, слегка туберкулезного вида, обратился к нему: «Я смотрю, вы перебрали все, что у нас есть по Гоголю. А не взять ли вам биографию Гоголя Викентия Вересаева? Считается самой полной подборкой документов о жизни Гоголя. Вы же читаете по-русски».

Как сознался сам Гремин девушкам, первое, что ему пришло в голову в тот момент: «Наверное, педераст». И отвечал он раздраженно: «Это же советское издание. А я предпочитаю не тратить время на советскую пропаганду. Дореволюционные издания на русском из ваших фондов я переработал все». «Зря вы так, молодой человек, – при этом обращении директора Гремин окончательно утвердился в своем мнении: „Точно, педераст“. – Во-первых, Вересаев – крупный писатель, сложившийся еще до большевистской революции. А, во-вторых, он действительно собрал все, что можно было обнаружить по жизни Гоголя. Для любого серьезного исследователя – это обязательный источник». Гремин переборол раздражение: «Хорошо, возьму. Убедили».

Он, собственно, и опоздал, потому что три с лишним часа просидел над книгой Вересаева в тысячу страниц мелким шрифтом.

– И что? – в один голос спросили Марианна и Евгения.

– А вот.

Гремин вытащил из портфеля свою толстую французскую тетрадь в дерматиновом переплете. Стал читать. Чужим, искусственно нейтральным голосом, воспринятым от частого общения со священниками, каким он читал религиозные тексты.