Проклятие Гоголя

Так, Серджо Франкини, сорокалетний мужчина с университетским образованием и знанием пятью языков, оставил дипломатическую карьеру, чтобы не служить фашистам, и отдался развлечениям. Какую часть своего состояния он промотал на французское шампанское, на актрис, позже на мальчиков и прочие эскапады, трудно представить. В годы войны Франкини пристрастился к наркотикам. Доставать героин человек с деньгами и связями в то время в Италии мог.

Когда в 1946 году Италия проголосовала за республику, менять что-либо было поздно. Франкини, разбитый подагрой и начинающейся болезнью Паркинсона, доживал свои дни, постепенно впадая в детство. Его ум, талант, воля были съедены алкоголем и наркотиками. Он заплатил самоуничтожением за иллюзию сохранения собственного достоинства.

Когда Франкини случалось выбраться из состояния отупения психотропными препаратами или алкогольно-наркотического опьянения, – чему-чему, а напиваться и колоться своему умирающему дяде сердобольные племянники не препятствовали, – Серджо оборачивался самим собой. Собой прежним: слегка запыленным блеском играл интеллект, звенели шутки, изысканным узором выстраивались фразы.

Вот от этого человека и предстояло добиться правды. Согласно устойчивой традиции в семье с XIX века хранились какие-то документы, связанные с именитыми русскими путешественниками.

О линии поведения условились на встрече втроем, в вечер перед выездом. Как обычно, в «Тримани». Гремин показался Евгении то ли посерьезневшим, то ли слегка постаревшим, усталым и нервным, что с ним бывало в минуты сосредоточения душевных и физических сил. Внешне свое отношение к Евгении он не переменил. Та же дружеская симпатия, легкая ирония и небрежность. Словно ничего не случилось. Такую линию поведения Гремин предложил без эмоций, элегантно и жестко. Евгении ничего не осталось, как согласиться.

Она получила лишнее доказательство, что Гремин никакой не историк религии, не регент церковного хора, а кадровый разведчик.

Было решено попробовать накануне договориться, хорошо заплатив, с камердинером, чтобы он не позволил Серджо напиться или заглушить сознание наркотиками. Можно было намекнуть, что речь идет о поруганной чести дальней родственницы…

Для затравки можно пообещать доставить ему шикарную кокотку. Или его самого вывезти на несколько дней, хотя бы в Париж. Словом, раздразнить старика. Девушки в его присутствии должны были имитировать наркоманок. Были заготовлены две ампулы – с безобидным витамином и морфием. Чтобы совсем уж раззадорить клиента, можно устроить для него легкий стриптиз.

Ну и, наконец, как крайнее средство, предполагалось разрешить Серджо уколоться. На пациента в таком возрасте морфий действует стремительно, поэтому в их распоряжении было бы минут пятнадцать – не больше, чтобы задать интересующие их вопросы. Зато гарантия успеха была бы почти стопроцентной. Если бы Серджо Франкини что-нибудь знал, то под наркотиком нужной дозировки он бы выдал себя.

Первую половину дня они ездили и бродили по окрестностям. Накануне Гремин без особых проблем договорился обо всем с камердинером. Тот обещал помочь, запросив круглую сумму. Теперь им оставалось убить время. От красоты вокруг перехватывало дыхание. Они посетили и Читта делла Пьеве, родной город Перуджино, и подземный лабиринт в Кьюзи. Хотя можно было вообще никуда не ездить. Тоскана излучала красоту неземную, нечеловеческую.

Завершили свою прогулку они возле храма Сан Бьяджо, в двух шагах от Монтепульчано.

– Какая-то мистика! – воскликнул Гремин. – Замшелый средневековый городок. Буквально ощущаешь носом атмосферу тех невеселых лет. И вдруг рядом такой всплеск гармонии и света! Праздничная ренессансная церковь! Легкая, как шкатулка, построенная по плану греческого креста. Полное отрицание Средневековья. А Средневековье, чтобы напомнить о себе, по соседству вбивает в землю кол колокольни. Как во Флоренции. Там в метре от Санта Мария дель Фьере высится мрачная громада колокольни, спроектированной самим великим Джотто, – прибежище мистиков и самоубийц. Здесь, в пейзаже Монтепульчано! Два цвета – нежно-голубой и нежно-зеленый. И чуточка нежно-серого, но не грустного, а радостного. Просветленного. И Перуджино, и Пьеро делла Франческа могли родиться только в этих краях, впитывая с молоком матери эти виды, как предчувствие Леонардо.

Евгении нравилось, когда Гремин сбрасывал скорлупу. Но у нее почему-то от созерцания Сан Бьяджо на душе стало еще неспокойнее. Может, оттого, что она совершенно по-иному воспринимала символику православного креста.