Проклятие или дар

В ту ночь новая жена отца после обеда разожгла очаг и расчесала длинные черные волосы. Потом поманила меня к себе, но я не пошла, хотя отец дал мне за это оплеуху, и пригрозил, хотя при маме ничего такого не делал.

Но когда мастер по дереву находит в лесу новую жену с гибкой спиной, длинными волосами и немигающими глазами, уже поздно. В тот вечер я притворилась, что пью из деревянной чаши, которую она мне подала. От тошнотворного запаха аниса, исходившего от питья, нос заложило, потянуло в дремоту. Как она и велела, я отправилась спать на чердак, a когда услышала доносившиеся снизу стоны отца и скрип деревянной кровати, выскользнула в ту же дыру, что и Хаза, и за спиной у меня был лишь маленький сверток, завернутый в старую ткань.

Краденым кремешком зажгла драгоценный краденый огарок свечи, оставив крошечный огонек под самой соломенной крышей; добравшись до дальнего края долины, я оглянулась и заметила за кронами деревьев розовый свет. Светлые камешки, которые ронял Хаза, вели меня по выбранной жрецами дороге, и хотя стояла глубокая ночь, свет луны освещал их, и я не заблудилась.

* * *

Камешки в карманах Хазы скоро кончились, но, когда я вышла на просеку, они мне уже не были нужны. Я шла по этой ровной ленте всю ночь, а потом целый день, и лес отступал, и по обе стороны от дороги появлялись селения. Наконец, вдали показался храм Ободранного Бога, врезанное в бок горы многоярусное белое сооружение над огромной чашей, полной дыма и шума.

Прежде я никогда не бывала в городе, но видела много муравейников, и решила, что города очень на них похожи.

А потом меня заметила Кали, владычица кухни, королева в юбке с оборками, заметила в суете и сутолоке Большого Рынка, пинками отбивавшуюся от мальчишки постарше, который хотел отобрать мой жалкий крохотный сверток. Я не ела три дня, но мне было не привыкать. Приближение Кали заставило приятелей моего обидчика броситься в рассыпную. Кровь из ссадины на лбу заливала мне глаза – мальчишки швырялись камнями, помогая своему вожаку – и я видела полную черноволосую колдунью в пестрых юбках с бахромой и с железными кольцами в ушах сквозь алую и соленую пелену… Ее жесткие, как рог, ноги были босыми, как и мои, руки в мозолях от работы на кухне. Взяв меня за подбородок, Кали внимательно смотрела на меня, и голова начала странно кружиться, потом она поцыкала зубом, поглядев на мои пыльные и грязные руки. Похоже, она увидела в моей тщедушной фигурке что-то интересное, велела держаться за ее юбку, и быстро пошла прочь.

Так я узнала дорогу от Главного рынка к двери для слуг в стене вокруг храма, и спустилась в дымное пекло подземных кухонь. Кали поставила меня резать громадную кучу корнеплодов и других овощей. Мне и в голову не пришло что-то спрашивать или возражать.

Во всяком случае, тогда.

* * *

Всю весну новые ученики тренировались на широких каменных дорогах храма. Большинство падало от усталости. После особенно тяжелого занятия они отказывались продолжать учебу. Им позволяли отращивать волосы на затылке; они совершали обряды и службы, но во внутреннее святилище их не допускали.

Тех, кто выдерживал испытание, каждый вечер кормили и брили. Искусство монахов Ободранного Бога остро и прямолинейно, их удары ломают кости, разбивают металл.

На кухне же царит Цветочный стиль, танец, состоящий из фигур «подними», «наклонись», «наруби», «сбегай». Кали сказала, что у меня есть способности. Не стану даже упоминать о диком напряжении детских связок и сухожилий. Царица кухни при своих широких бедрах и внушительном животе могла становиться гибкой травинкой, если хотела. Если какое-то движение вдруг казалось мне слишком сложным, она немедленно выполняла его с ловкостью, посрамлявшей мою неуклюжесть. Я считала, что мне везло, когда она не отвешивала мне оплеуху.

Говорили, что сам Настоятель относился к Кали с почтением, ведь она готовила священное питье с горькими травами в сосудах из кованого серебра к новолуниям и прочим празднествам, особенно к Великому Пробуждению, когда Бог снимает свою кожу и пляшет без нее.

Я только раз видела Настоятеля, грузного мужчину в красивом и величественном, но небеленом облачении – ибо Ободранный Бог любит смиренных и наказывает гордецов, – он обходил ряды вспотевших учеников, размеренно выкрикивавших: Бей! Защищайся! Рази! Йа!

Одним из них был Хаза, и настоятель остановился, чтобы восхититься обнаженной по пояс, блестевшей от пота фигурой моего брата; его покрасневшее от солнца лицо шелушилось, но двигался он с той же непринужденной грацией, что и отец, выплясывавший с топором и пилой перед колодой, привезенной из чащи.

Наблюдая за ними из тенистого фруктового сада – Кали отправила меня собирать опавшие и перезревшие плоды для гладких черных храмовых свиней – я почувствовала, как теплый солнечный свет на мгновение похолодел. На кухне поговаривали, что глаза Настоятеля подернулись пленкой.

Но это невозможно. Ободранному Богу нужны только безупречные слуги.

* * *