Проклятие Индигирки

Рощин испугался, что его лицо вспыхнет торжеством, он совсем некстати подумал об одном из своих предшественников, наделавшем совсем не того шума. Придя в партком и быстро сообразив, что не может влиять на производство, техническую, поисковую политику, тот сразу же подал заявление об уходе. Его уговаривали, ему грозили, но он вернулся в начальники поисковой партии и открыл хорошую россыпь.

«Подумаешь, россыпь, ерунда! – отогнал Рощин несвоевременные мысли. – Гашкин обыкновенный чистоплюй и неудачник».

Предвкушение большого дела требовало сил, и только от одного предощущения грядущих событий лицо его стало непривычно жестким, непроницаемым, как кварц. Прежняя жизнь вдруг показалась ничтожной и неинтересной – он разменивал себя на мелочи, впустую терял время. Но теперь пришло время действий: стремительных, расчетливых, без чистоплюйства. От таких мыслей он дышал глубоко, полной грудью, ощущая в воздухе свежесть, бодрящую кровь. Он уже представлял встречу с Остаповским в министерстве, зная, в какую обертку упакует Унакан. В таком виде его еще не рассматривали. Он поразит неожиданностью и добьется успеха.

Перелыгин с Касториным вернулись от Петелина – тот шел к своему «миллиону» под недовольный ропот начальства, но Колков держал слово и контролировал обстановку. Наступало время «ахнуть дуплетом».

Отключив телефоны, Перелыгин третьи сутки барабанил на «Эрике». Еду ему поставляла Анечка – администратор ресторана. У Анечки было отчество, как у Карениной. Перелыгину нравилось называть ее Анной Аркадьевной, в шутку – Аркашей. После закрытия ресторана, кроме ужина, Анечка приносила коньяк, но Перелыгин мужественно убирал бутылки и твердо пресекал предложения попечатать под диктовку.

«Я – тугодум, едва страницу за ночь надиктую, а с тобой… – Он посмотрел на стройные Анечкины ноги, – мы и ее не осилим».

Однажды Анечка подняла авторитет Перелыгина на небывалую высоту. Случилось это, когда вместе с Зыкиным он проехал по новой дороге через Нитканский перевал.

Трехостный «Урал» вел бородатый и угрюмый Савелий, мужик лет сорока. Они выехали с прииска в шесть утра, одолев сорок километров за двенадцать часов. Зыкин дважды устраивал привалы. Савелий расстилал клеенку, вытаскивал из ящика запеченную оленину, сало, копченого муксуна, свежие овощи и жареного – самого вкусного на свете – хариуса-перекатника. Зыкин починал новую бутылку и, подливая, видимо, по особому распоряжению директора, живописал героический труд своих «жориков».

Несколько раз в кабину вползала напряженная тишина: «Урал» зависал над пропастью, не вписываясь на узкой полке в поворот, тогда Савелий с непроницаемым видом, сдавая назад, выравнивал тяжелую машину, и они медленно ползли дальше.

На макушке перевала завывал холодный ветер. В разные стороны, гряда за грядой, ниже и выше, расходились горные вершины, кое-где прикрытые снегом. Как близнецы, они жались друг к другу под небом, по которому рядом плыли пузатые, белобрысые облака.

К Городку спустились под вечер изрядно навеселе. Перелыгин потащил Зыкина к себе. Тот рассовал по карманам бутылки и хотел было распорядиться Савелию нести ящик с остатками еды, но Перелыгин категорически воспротивился. У него вдруг возникла мысль. Из дома он позвонил в ресторан, моля, чтобы Анечка оказалась на месте, и потихоньку от Зыкина попросил ее принести ужин на двоих. Анечка рассмеялась и обещала быть через пятнадцать минут.

Пока умылись с дороги, пока Зыкин, сопя, оглядывал квартиру, появилась Анечка, с порога оценив обстановку. Не вступая в разговоры, с профессиональной улыбкой сервировала стол, незаметно сунула в карман Перелыгину счет и удалилась.

Все это время Зыкин с открытым ртом следил за действиями Анечки, особенно за ее стройными ногами, а когда она ушла, посмотрел на Перелыгина с почтительным уважением и, покачав головой, сказал: «Ну, ты даешь!»

В ответ Перелыгин весело подмигнул: мол, не только вы, ребята, умеете удивить.

Сейчас, сидя в кресле, Анечка кокетливо забросила ногу на ногу, приоткрыв бедра, и тут же, как школьница, натянула юбку на колени, глаза ее так и сияли. Перелыгин картинно, как от яркого света, заслонил лицо руками.

– Не доводи до греха, Аркаша! Что будет завтра читать страна о добытчиках Золотой Реки?

– Ухожу, – с легким прищуром улыбнулась Анечка. – Дай хотя бы сигаретку выкурить. Но завтра… – Она, затянулась ментоловым дымком. – Завтра чтобы свою «немку» зачехлил, иначе сниму с довольствия.

Не успел Перелыгин доесть ужин, воздавая хвалы Анечке и ресторанной кухне, как в дверь позвонили. Чертыхаясь, он взглянул на часы: «Первый час ночи!» На пороге стоял Рощин. Темные волосы и узкая бородка, обрамляющая лицо, придававшая ему мужественный вид, тщательно подстрижены, фирменные джинсы «Лии», темно-бордовые мокасины «Саламандра», легкий коричневый джемпер под замшевой бежевой курткой. Был он слегка навеселе.

– Иду, смотрю – свет у тебя, а самого вторую неделю не вижу. Дай, думаю, проведаю, не заболел ли, – говорил он, сбрасывая куртку. – Вот и лекарство. – В его руках темным цветом заиграла бутылка коньяка.