Проклятие рода

От воспоминаний пастора отвлек уличный шум. Он выглянул в окно, увидел распахнутые ворота, множество людей, лошадей, груженых телег, догадался, что прибыл первый купеческий караван. Старые знакомые чинно раскланивались друг перед другим, незнакомые – новички представлялись старожилам, тут же обсуждались свежие новости с обеих сторон, одновременно шла разгрузка товаров. Все было привычно, по-немецки деловито, споро, шумно, но без суеты и столпотворения. За порядком следил управляющий Гундерман, возле которого, на всякий случай, стояли два стражника. Кому-то он объяснял условия размещения, предупреждал о платежах, а заодно и штрафах, его внимательно слушали и почтительно кивали головой. В этом обыденном неторопливом купеческом круговороте, имеющим раз и навсегда заведенный порядок, похожий на безупречный часовой механизм, где все размеренно по времени, где люди были винтиками, колесиками, шестеренками, подогнанными и соединенными друг с другом, где роль маятника, задававшего общий ритм, принадлежала Гундерману, острый глаз Иоганна выхватил одинокую, чуть сутулую женскую фигуру в черном, которая никак не вписывалась в слаженную работу, в ее отрегулированный ход, а напротив, стояла без движения, настороженно и, как показалось пастору, испуганно озиралась по сторонам. Еще не успела появиться ни одна мысль в его голове, но вместо этого неожиданно возникла необъяснимая встревоженность или предчувствие, происхождение которых он объяснить себе в эту минуту не мог.

Появление женщины среди купеческого каравана и по всему ее облику, манерам, не имевшей абсолютно никакого отношения к торговому сословию, безусловно, не могло осталось незамеченным и не могло не привлечь к себе внимание управляющего. Гундерман сделал несколько шагов к женщине, и, высокомерно задрав голову в черном бархатном берете, о чем-то ее спросил, кивнул утвердительно в ответ и неожиданно показал рукой на то самое окошко, в которое смотрел пастор. Сердце Веттермана вдруг забилось сильнее и сильнее. Время замедлило свой ход. Женщина невероятно долго, так показалось пастору, поворачивала свое лицо к нему. Иоганн задрожал всем телом, как последний осенний листок, который вот-вот должен был оторваться и отправиться в последний гибельный полет, превращавший его в ничто.

Она! Вот она перед тобой! Живая, невредимая… нет, что-то с ней произошло, она хромает, направляясь к его дому, голова неестественно склонена на бок, но это она! Та, которую ты десятки, сотни, тысячи раз вспоминал и видел ежедневно – в молитвах, в мыслях, во снах, ты разговаривал с ней… Она. Она? Она ли? Что чувствуешь ты, когда видишь сейчас женщину, не просто воскресшую из мертвых, не просто восставшую из могилы, а другую, появившуюся внезапно из глубин памяти, из мыслей, обратившихся в осязаемую плоть. Или это наваждение? Иоганн протер глаза и вытер струящийся со лба пот. Нет, наваждение не пропадало! Что чувствуешь ты, живший в предвкушении, в мечтах об этой встречи, прорисовавший и разыгравший, конечно, трогательно и со слезами на глазах эту сцену? Все ли соответствует твоему scenario? Не устали ли твои актеры проигрывать одно и тоже на протяжении почти двух десятков лет? Не превратилась ли трогающая зрителей за сердце драматургия пьесы в обычное лицедейство? Не тянет ли отвернуться, зевнуть от скуки и, скосив глаз в зал, убедиться в том, что сюжет давно уже приелся и наскучил всем и зрителям и актерам?

Она ли перед тобой, Иоганн? Ее ли ты ждал, лелеял, холил, просил прощения у Бога и у нее, блудодействовал, в конце концов, с ней в своих мечтаниях и снах? Да, да, и это тоже! Вот она, перед тобой твоя неземная любовь, твоя Беатриче, твой давний грех, прощенья которого ты так долго вымаливал! Она осязаема, ты можешь дотронуться и убедиться в этом.

Веттерман уже вышел из дома, спустился с крыльца и сейчас стоял перед ней. Она ли это? Она и есть твоя мечта? Почему ты молчишь сейчас? Что тебя сдерживает? Может ты вспомнил то, как она предала и обокрала тебя? Ведь это сделала она, а не та, другая, любящая и любимая, прожившая эти долгие годы неразлучно с тобой. Соединились ли они вместе сейчас, или остались каждая по себе врозь? Но ведь она здесь! И что-то ее привело сюда, через моря, в чужую страну. Что? Любовь? К тебе? Или нет?