Проклятие Византии и монета императора Константина

– Потому что год назад мы же сами дядю Мишу хоронили, и никто из нас, представляешь, никто ни сном ни духом… Эх, кабы тогда знать… – Неверов закашлялся, засопел.

Торопко решил, что тот снова сбился с мысли.

– Хотя все наши догадывались, что на пенсии дядя Миша злоупотреблять стал, – продолжил сочинец. – Выпивал в одиночку, а здоровье ни к черту, оттого и помер…

– Извини, капитан, но давай все-таки ближе к делу, – не выдержал Валерий Петрович.

– Да куда уж ближе! – рявкнул Неверов. – Я-то думал, что у старика сердце отказало, а оказывается, все не так просто! В этом деле на каждой странице фамилия Шестопал, то есть дяди Мишина, стоит.

Торопко насторожился.

– Он и свидетелей опрашивал, и на изъятие в Черный Брод ездил, и показания снимал. Вот одно от Дмитриевой А.А., директора магазина «Галеон», другое от Жарко Анны Батьковны, замдиректора. Здесь и опись изъятых вещей приложена, а внизу – подпись неразборчиво и расшифровка – Тарасов К.И. – В трубке характерно забулькало, Неверов шумно выпил и снова налил. – Вот оно как в жизни бывает. Прикинь, подполковник, что какая-то… тварь нечеловеческая, подлая зверюга нас, сыщиков, как сопливых юнцов, провела!

«Четвертая жертва? Впрочем, тут экспертиза нужна», – заключил Валерий Петрович и быстро спросил:

– Кто еще в материалах фигурирует? – Хотя он уже и так догадался.

Неверов зашелестел страницами:

– В принципе я всех выписал и по базе пробил. Дело давнее, так что получается некролог какой-то. Иных уж нет, а те далече. Вот, скажем, местный участковый, который в Черном Броде работал, десять лет назад помер. Эксперт из Эрмитажа, старушка, тридцатого года рождения – аналогично. По конторским, те, что из Москвы приезжали, извиняйте, данных не имеем. Из живых, короче, остался только один.

Кто он, этот единственный оставшийся в живых, Торопко уже знал.

Это был Лобов Дмитрий Сергеевич.

21. Отец и дочь

ЗАПИСИ МАРТЫ.

Ежели ведаешь домом, то рано встань, а поздно ляг…

Раскоп Троицкий, усадьба «Е», XII в.

– Я не хочу ночевать в ее доме! – заявила Аля, стоя на пороге Тасиной квартиры и презрительно оглядывая узкий, заставленный книжными полками коридор.

– Аля, но ведь это и мой дом тоже, – слабо возразил ей отец.

Он был уставший и расстроенный. Новость о смерти Кости его подкосила. Кроме того, накануне ему удалось поспать лишь пару часов. Завтра же предстояла встреча с телевизионщиками. Значит, в лагерь они попадут в лучшем случае ночью.

– Зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, что я ее терпеть не могу.

– Но в Торнове тебе так или иначе придется с ней встретиться. Ты это знала и согласилась.

– Одно дело – экспедиция, а другое – ее дом. Я вообще не понимаю, как ты с ней живешь!

– Аля!

– Папочка, ты – умный, талантливый, веселый, красивый! А она – хитрая, нудная и скучная до дрожи. Помню, как она мне однажды какой-то фильм пересказывала. Я думала, что умру от этой нудятины, так и не дождавшись концовки. Полнейшая жесть. А еще она хитрая!

– Если ты хочешь, я тебе билет на вечерний поезд могу купить. – Лобов вздохнул и опустился на стул, все еще держа ручку розового Алькиного чемодана.

Дочь поняла, что перегнула палку.

– Ладно, пап, проехали, – помолчав, сказала она и закрыла за собой дверь.

В квартире было тесно, чисто и неуютно. Комнат оказалось две – гостиная (она же спальня), с раскладным диваном, круглым столом и допотопным телевизором, и крошечный кабинет с секретером, книжным шкафом и узкой скрипучей тахтой, на которой иногда спал Лобов, засиживаясь допоздна за работой.

– Это твой кабинет? Тогда я буду ночевать здесь, – оглядываясь по сторонам, сказала дочь.

– Устраивайся, где тебе нравится.

– Папуль, не думай, я вообще-то ненапряжная, только мне есть очень хочется.

Лобов вскочил и хлопнул себя по лбу:

– Погоди, Алька, я же забыл продукты в машине, я сейчас. Там сосиски, хлеб, молоко, яйца. Омлет тебя устроит?

– Принимается!

Как только за Лобовым захлопнулась дверь, на столике в коридоре зазвонил его мобильный. На дисплее высветилось: «Тася». Аля осторожно взяла телефон, убавила до минимума звук и вернула на место.

– Так-то лучше!

Дочь вызвалась готовить сама. И минут через десять на плите уже аппетитно скворчал омлет, а на соседней конфорке в кастрюльке кипели сосиски. Дочь, болтая без умолку, деловито расставляла приборы на столе, за которым чинно, с салфеткой на коленях, сидел отец. Он молчал.

– Приятного аппетита, – сказала Алевтина, поставив перед ним тарелку, но Лобов продолжал молчать, погруженный в свои мысли.

– Пап! Ау-у-у! Ешь давай, а то остынет.

Дмитрий Сергеевич ковырнул вилкой омлет, потом открыл кухонную полку, достал оттуда початую бутылку коньяка и налил себе рюмку.

– Ты из-за своего друга расстроился? Да? – участливо спросила Аля.

Лобов выпил залпом коньяк и закусил куском черного хлеба:

– Да как-то, малыш, все сразу навалилось…

Он вышел в кабинет, вернулся оттуда с какой-то книгой, положил ее на стол.