Проклятые судьбы

— Ты хочешь, чтобы я боролся за нее против воли звезд? — спросил я, хотя по какой-то безумной причине это прозвучало не так страшно, как должно было быть. Страшно было не сражаться, страшно принять этот гребаный ад как судьбу. Страшно сдаться и позволить звездам, моему отцу и какой-то ебаной версии судьбы выбрать за меня мою жизнь.

— Разве это не то, чего ты хочешь?

Мой язык был свинцовым во рту, мои ладони были скользкими, а сердце бешено колотилось, когда я думал об этом. Хотел ли я бороться всеми фибрами души за то, чтобы Рокси Вега была моей?

— Да, хочу.

Орион

Я встал рано. Не то чтобы я спал. Мир превратился в извращенный беспорядок, который больше не позволял спать. После всего, через что я прошел, всего, ради чего я работал, моя жизнь развалилась на части в течение тридцати секунд. И мне потребовалось все, что у меня было, чтобы просто держать себя в руках.

Я вцепился в свои волосы, расхаживая взад и вперед в камере шесть на шесть из солнечных стальных прутьев, мои запястья все еще были скованы наручниками, чтобы сдерживать мою магию. Они позволяли мне проводить несколько минут каждый день в пустой комнате, предназначенной для сдерживания моей силы, чтобы я мог использовать свою магию и не заболеть. Но мне было плохо. Меня тошнило от беспокойства. И я не спал всю ночь, пытаясь найти выход из этого положения. Но я по-прежнему не знал как.

Я опустился на скамью в задней части камеры, не обращая внимания на агента, который сидел за своим столом через широкое пространство, закинув ноги на него, и смотрел какое-то комедийное шоу в своем атласе, сопровождающийся смехом на заднем фоне, который разъедал мой череп.

Я уперся локтями в колени и опустил голову на руки, пытаясь сосредоточиться и отгородиться от непрекращающегося смеха и хихиканья, которое исходило от агента в ответ.

Сегодня, менее чем через два часа, мне предстояло войти в суд Солярии, чтобы предстать перед судом народа. И я ебать как не готов. Даже после всех обсуждений с Киплингом, ничего из того, что он предложил, не могло исправить это дерьмо. Ничто из того, что я скажу в суде, не сможет заставить все исправить. Все уже решено, я просто не знаю, насколько жестоким будет мое наказание.

Я не давал своим мыслям переключиться на Голубка, несмотря на то, что она итак владела мной, умолял себя снова и снова не задумываться о ней. Но как только я позволял мыслям ускользнуть, чувство вины так сильно сдавливало мое сердце, что проваливался в бездну страданий. Я был настолько беспечен, раз позволил этому случиться, и теперь ее будут высмеивать из-за меня. И хуже всего было то, что я никогда больше не смогу держать ее в своих объятиях.

Я встал со скамейки и снова принялся расхаживать по комнате, пытаясь прогнать эти мысли и найти решение. Дариус мог нанять мне самого лучшего адвоката, но в долгосрочной перспективе это ничего не изменит. Он мог бы даже добиться обещанного смягчения приговора, но мне было на это наплевать. Я волновался за Голубка и о том, что это с ней сделает. Мое имя навсегда привяжется к ее репутации, ее же имя втопчут в грязь, возможно, безвозвратно уничтожат ее шансы занять трон. Газеты будут лгать, будут выставлять ее обманщицей на моих занятиях, будут стыдить ее до тех пор, пока никто ей не перестанет верить. Хотя, они, вероятно, уже начали.

Мое дыхание стало прерывистым, и мне стало трудно втягивать воздух, пока я продолжал вышагивать вперёд-назад, назад-вперед.

— Ты когда-нибудь прекратишь это гребаное вышагивание? — огрызнулся на меня агент, стряхивая крошки со своего большого живота от огромного печенья, которое только что съел. У него на столе лежал бумажный пакет с ними, который, по-видимому, был завтраком этого ублюдка.

Я зарычал на него, но мои клыки не обнажились. Я был под воздействием газа, подавляющего Орден, с момента прибытия.

— Ты как чертово животное, — пробормотал он себе под нос.

— Извини, что мешаю твоему приятному гребаному утру, придурок. Просто сегодня утром на весах будет решена вся моя оставшаяся жизнь. Ничего важного, — выплюнул я.

Он выпрямился на стуле, его лицо исказилось беспокойством, когда он повернулся к своему пакету с печеньем и заглянул в него, как будто что-то искал.

— О, извини, приятель, — внезапно объявил он, опускаясь обратно на свое место. — У меня нет времени выслушивать тебя. Так что сядь и заткнись.

Я стиснул челюсть, мой пристальный взгляд сузился на его горле. Мне дважды давали кровь через гребаную соломинку с тех пор, как меня сюда посадили. И это одно из самых унизительных во всем, что я знал.

Я обдумывал то, что сказал мне Габриэль, когда приходил навестить меня несколько дней назад. Зрение подсказало ему сотню путей, но он не мог ясно увидеть ни одного выхода для меня. Зато сказал, что если бы я был в «правильном настроении», то смог бы спасти Голубка. И я нихрена не понял, что это значит. Сейчас я доживаю свои последние часы, а у меня нет никакого плана. Нихуя не знаю, что теперь делать.