Проклятый род

— Но почему, господин пристав? Вопросы искусства…

— На предмет прений по поводу доклада должно быть испрошено особое разрешение. Только потому, mademoiselle.

И пристав, чуть изогнув стан, громко сощелкнул каблуки.

— Но надеюсь, вы ничего не будете иметь против беседы за чайным столом?

— О, пожалуйста. Га-аспада, я не полновластен. Все, что могу…

Гремя стульями, вставали, выбирались из залы. Сумрачно молчащих было больше, чем весело смеющихся.

— Господа, к столу!

То Ирочка.

Оправившись, чуть оживился и Влас. У двери прихожей стоял, просил остаться. Но многие ушли сейчас же.

Всех чуть больше десятка было, когда сели в кабинете. Фрачная сорочка докладчика сияла. Сам он был весел и разговорчив.

— …Но позвольте, дорогой хозяин! По-вашему выходит, что символ — это выдумка праздных буржуев, а искусство, вообще искусство, мировое, великое… лучше бы его не существовало, ибо оно есть лишь показатель того, что человечество на ложном пути… Конечно, всякие бывают мнения… Но, mesdames, к вам обращаюсь. Разрешите прекратить прения.

Ирочка ущипнула Лиду и взором показала на дверь в столовую. Хозяйка привстала, побледнела и сказала:

— Господа, прошу.

Еще двое уехали, отказавшись от ужина.

— Вот он хочет затеять журнал, художественный журнал или альманах что ли… Вы его спросите… По-моему, ничего не выйдет.

Указывая на Власа, крикливым голосом говорила Ирочка. Она гневалась. Очень уж не понравился ей ужин, приготовленный стараниями Власа. И не могла забыть того, что когда докладчик промолвил: «Нет, я уж лучше портвейну», — портвейну не оказалось.

Сбивчиво, не передавая слушателям веры в необходимость дела, говорил Влас о программе альманаха. Пожилой, мало известный критик сопел и лениво пил коньяк.

— Стало быть объявим войну всем этим декадентам?

— Почему бы и нет.

— Но позвольте, Влас Иваныч, вы только что…

И молодой поэт закашлялся.

Ирочка шепнула Валентине:

— Иди.

Ушли в кабинет. Темно. Маленькую электрическую лампочку держит над столом бронзовая малогрудая женщина. Синий темный абажур.

— О, как надоели… Оболтусы оба.

— А ты чего ждала?

— А ну их к черту. Лишняя тысяча, ну две. Оказывается, Анкудинов прав был.

— Ну, тот с другой точки зрения. Ирочка, к чему так волноваться?

— Да какое же это объединение? Или забыла? Привлечение людей искусства и науки с целью…

— Знаю, знаю. А ты-то чего грустишь, голубка?

— Ты это верно, Валя. Виктор, вот что…

— Это что он там, гарем?..

— Валя, поцелуй. Вот так. Мучает он меня, Виктор. Когда нет его — хорошо. Скажут что про него — тоска в душу. Когда я с ним в эту Индию ездила, я не я была. Всю он меня исковеркал. Думаешь, я как теперь веселая была? Забыть хочу! Забыть! Забыть! А мне о нем рассказывают… небылицы.

— Почему небылицы? Это вероятно. Ты сама…

— Что сама? Молчи!

— Ирочка, милая, нас услышат. Не плачь.

— Не плачу. Стану я плакать! А что?.. Поедем, посмотрим, какой такой гарем Виктор устроил.

— Ах, Ирочка. Конечно, конечно. Вот занятно. А ты с ним в хороших отношениях? Он, говорят…

Говорили-шептали обе, прислушивались, как там, в столовой, кричат-говорят.

— Туда пойдем. К литераторам.

— Ну!

Через гостиную проходя, не заметили двух женщин. Те таились во тьме. На диванчике сидели, прижимались. Дрожали. То были Юлия и Зоя.

Видели тьму. Молчали. Следили ход тех двух женщин, прошедших мимо, Ирочки и Вали.

Зоя Юлии сказала тихо:

— Он мой. Теперь он мой.

Долго молчала Юлия. И сказала еще Зоя:

— Сестра, ты слышишь?

— Да. Но почему он твой? Все это противно, что я о нем слышу. Не сегодня только. И я отвернулась. Навсегда отвернулась. Его нет больше. А ты… Это каприз — то, что говоришь. Даже не каприз, но желание помучить себя ли, меня ли… Да и вся ты не настоящая. Сломанная душа твоя. Что ж. Многих жизнь ломает. Плакать нужно. А ты гримасничаешь. Вот и сейчас. Забыть. Отойти. Казнить не надо; он сам себя казнил. Его нет больше. Нет больше Виктора.

Говорила, слова-камни безжизненные роняла в темную пустоту. Незвучные падали.

— Это для тебя что ли нет Виктора? Больше нет его? Нигде? Подожди. Он есть. Хотя бы для меня существует. И для искусства. Для меня. Да. Мало?

— Тише, Зоя.

Сказала, как вздохнула. Холодною рукою руки Зои коснулась.

— Пойдем.

И шатались. И под руку вела Юлию сестра. В столовой уже прощался докладчик. И другие еще.

XV

Зонтом постучав в дверь, ответа не дожидаясь, вбежала Зоя к Юлии.

— А! Это кто у тебя? Узнаю. Товарищ Павел?

— Это я, точно. Здравствуйте.

— Ну, мешать вам не стану.

Взобралась на диван. Ноги поджала, шляпы не сняла, зонтом светлым кружевным, растрепанным била по подушке, перевертывая страницы журнала.

— …Но все-таки, вам, может быть, лучше не ехать. Подумайте.

— Что вы, Юлия Львовна.

— …И потом, ваш характер… ну и вы, как они, не сдержитесь и только ухудшите положение и отца, и брата.

— …Насчет этого что же говорить. Решено. А вот вы попамятуйте, что про здешнее мы говорили сейчас.

— Как же, как же, Павел Вячеславич. И большое вам спасибо.

— Ну, к чему же-с! Счастливо оставаться.

— Уже? Посидите.

— Нет-с. Время. А ежели письма, либо что, так к завтрашнему полудню.

— Хорошо. Скажу. До свидания.

— Простите.