Проклятый род

Степа с Юлией живут на Васильевском острове, на набережной. Степа к Васильевскому привык. Искали тогда квартиру. В том же доме нашли, где ранее Виктор жил и Зоя. По лестнице тогда знакомой идя, молчали, в глаза друг другу не глядели. В верхний этаж дошли. Квартира — совсем как хотели. И удобно, и светло, и к будущему году хозяин обещал мастерскую. Четыре комнаты. И перед окнами простор. Заняли. Безмерно счастье Степы. Свадьба была по закону, даже из церкви в карете приехали. И обед был, и Юлия в белом венчальном платье, помолодевшая, сидела и взоры подчас скромно-задумчиво от жениха отводила. И Цанетти был во фраке. Безмерно счастье Степы второй уже месяц. А Юлия подчас задумчива, молчалива. Товарищи Степы подшучивали:

— У Герасимова глаза как у теленка стали.

В Петербурге туманилась ранняя гнилая весна, когда приехала из Лазарева Зоя. Злые дворники рубили грязный слежавшийся снег, метлами гнали грязную воду; резиновые шины далеко бросали мутные брызги. Приехала пасмурная Зоя. Дни потекли безрадостные. В пути решила, что сразу к сестре пойдет. Говорить хотелось и поплакать. Но немало дней прошло. Не решалась. Долгие часы сидела в низком кресле в случайной противной комнате, тускло глядела в пустую яму своей жизни, и радовалось сердце, когда подступала внезапная волна ревности и злобы. Не всходило солнце над городом. И над Зоей висело тяжелое небо безнадежной пустоты.

И адрес сестры узнала. Но не шла. Вспоминалось, что не ответила Юлия на телеграмму. Однажды к полудню луч золотой в грязные стекла ударил. Зоя сказала:

— Пойду к сестре.

Шла через город. Люди казались не так противны и не так пуста и бесцельна суета.

— Забыть, забыть! И пусть новое.

На мосту лишь сообразила, что идет в тот же дом, где решилось тогда, о, как давно, многое в ее жизни.

По лестнице шла, и дрожало сердце. Перед дверью постояла, глядя вниз, в пролет. Вот позвонила. Горничная в белом переднике открыла.

— Юлия Львовна дома?

— Дома. Пожалуйте. Как сказать о вас?

А в прихожую шла уже Юлия. Увидала. Остановилась от сестры на далеко. Помолчала чуть, потом голосом недрогнувшим:

— Ты?.. Уйди!

И повернулась. И скрылась. Степана Григорьевича не было дома, и никто не помешал ей плакать, лежа на диване.

А Зоя, цепляясь за поручни, медленно сошла по ступеням, вышла на гудящую около моста набережную. Бесцельно, бездумно побрела, глядя наверх, в тусклое небо, в тусклое, как очи Старухи-Жизни.