Прометей, или Жизнь Бальзака

Только Бальзак мог сделать приемлемыми для читателя эти длинные технические отступления: "Квартет гурий (ля мажор)... Модуляции (фа диез минор). Тема начинается на доминанте "ми", затем повторяется в ля мажоре" - и так далее, на протяжении десяти страниц. Вписать в свой рассказ эти термины не представляло большого труда для автора. У всякого другого они были бы просто невыносимы, но в потоке захватывающего бальзаковского драматизма проходили незаметно.

В рассказе "Массимилла Дони", опубликованном в 1839 году (написанном, однако, в 1837 году), Бальзак применил эти идеи и к любви, и к музыке. Избыток страсти убивает искусство, так же как он убивает иногда мужскую силу. Мужчина может "спасовать" перед обожаемой женщиной и проявить себя темпераментным любовником с куртизанкой, которую он не любит; так и прекрасный тенор может самым жалким образом сорваться в ту минуту, когда он испытывает возвышенное музыкальное волнение.

"Если художник, на свою беду, полон страсти, которую хочет выразить, ему не удастся передать ее, ибо он сам воплощение страсти, а не образ ее. Искусство идет от ума, а не от сердца. Если сюжет произведения властвует над вами, вы становитесь его рабом, а не господином. Вы тогда подобны королю, замок которого осажден народом. Чересчур сильно чувствовать в ту минуту, когда надо осуществлять замысел, - это равносильно мятежу чувств против дарования..."

Словом, воображение истощает силы человека, и он уже не способен действовать. Мысль не только убивает, она лишает мужественности.

Этот рассказ Бальзака, один из самых лучших и самых "смелых", развертывается в двух планах. Эмилио, князь Варезский, безумно влюбленный в Массимиллу Дони, герцогиню Катанео, знает, что его ждет неизбежное фиаско, если он попытается овладеть ею; Дженовезе, первый тенор оперы, великолепно поет, когда на сцене нет его партнерши Клары Тинти (которую он любит, тогда как она любит Эмилио); но возле Клары он ревет, как осел. Один французский врач подсказывает спасительный выход. Массимилла Дони, чистая и непорочная красавица, для спасения Эмилио должна сыграть неприглядную роль куртизанки (которая согласна на этот подлог), лечь в ее постель и таким образом обмануть своего возлюбленного с ним самим. "Только и всего? - с улыбкой отвечает она врачу. - Если нужно, я превзойду Клару Тинти, чтобы спасти жизнь своему другу..." Быть может, роман Стендаля "Арманс" подсказал писателю этот скользкий сюжет. Бальзака всегда преследовали мысли о физиологии любви. Гениальной выдумкой было уподобить бессилие любовника бессилию художника и приписать их неудачи избытку страсти. Рассказ был подкреплен прекрасными тирадами об искусстве Россини, которыми Бальзак вновь обязан был Якову Штрунцу. Как того требовал принцип перехода персонажей из одного произведения в другое, рассказ был связан с другим рассказом, "Гамбара", где Массимилла Дони, перескочившая из одного повествования в другое, спасает жизнь старому музыканту.

Бальзаку всегда было достаточно нескольких часов, чтобы понять характер города или общества. В рассказе "Массимилла Дони" он описал венецианское дворянство, когда-то первое в Европе, а теперь, увы, вконец разорившееся. Среди гондольеров встречаются потомки былых дожей, принадлежащие к более древней знати, чем нынешние властители. "Знатные люди Венеции и Генуи, писал Бальзак, - не носили титулов. Самым высокомерным гордецам достаточно было называться Квирини, Дориа, Бриньоле, Морозини, Мочениго..." Он описывает, как грустит его герой Эмилио Мемми, который оплакивает старую Венецию и не может не думать "о прежних днях, когда из всех окон старинного дворца Мемми лились потоки света, когда у столбов его причала на канале теснились сотни привязанных гондол; когда на лестнице, которую лобзали волны, толпились нарядные маски; когда в большой зале, уставленной накрытыми столами, раздавались веселые голоса пирующих, а в окружавшей зал ажурной галерее звучала музыка и, казалось, вся Венеция стекалась в дом, оглашая смехом мраморные лестницы...".

"А ныне голые стены, лишившиеся прекрасных гобеленов, потемневшие потолки безмолвно льют слезы. Больше нет в покоях турецких ковров, нет красивых люстр, убранных гирляндами цветов, нет статуй, нет картин, нет больше ни веселья, ни денег - могущественного посредника веселья! Венеция, этот Лондон средневековья, падала камень за камнем, человек за человеком. Мрачная зелень, которую лагуна поддерживает и ласкает у подножия дворцов, казалась князю черной каймой, которую провела природа в знак траура. И вот наконец обрушился на Венецию, как ворон на труп, великий английский поэт и прокаркал ей в лирической поэзии, которая служит первым и последним языком человеческого общества, стансы мрачного De Profundis! [Из глубины (воззвал) (лат.) - погребальный псалом] Английская поэзия, брошенная в лицо городу, который породил итальянскую поэзию!.. Бедная Венеция!.."