Прометей, или Жизнь Бальзака

Итак, с одной стороны - Катон из скобяной лавки и античные добродетели, а с другой - банкиры, дельцы, дисконтеры, ростовщики. Замечательная книга! Какое в ней превосходное знание предмета (Бальзак мог вложить в нее и пережитые им самим треволнения должника, преследуемого кредиторами, свой опыт по части просроченных векселей и быстро надвигающегося краха)! Какое широкое историческое полотно и какая строгость построения! Медленному восхождению Цезаря к вершинам успеха противопоставляется симметрически построенная картина его постепенного упадка. Величие и падение. Первая часть кончалась балом, который дают супруги Бирото, желая отпраздновать награждение парфюмера орденом Почетного легиона, и, несомненно, отдаленным образцом этого празднества явился бал, данный Дабленом по случаю бракосочетания своей племянницы, девицы Пепен-Леалер. Бальзак писал тогда Ганской: "Нынче вечером иду на бал! Я - и вдруг бал! Ничего не поделаешь, придется пойти, любовь моя. Дает этот бал единственный мой друг, с готовностью оказывавший мне услуги".

Чтобы выразить счастье Цезаря Бирото, Бальзак в романе обратился к Бетховену, к торжественному финалу его симфонии до минор, и передал ее в зрительных образах. В конце второй части романа Цезарь, добрая слава которого восстановлена благодаря его честности и стараниям преданных друзей, вдруг слышит, как у него в голове и в сердце отдаются могучие звуки симфонии. "Эта возвышенно-прекрасная музыка заискрилась, засверкала, запела трубными звуками в его усталом мозгу, для которого ей суждено было стать трагическим финалом..." Никогда французская литература не создавала такую великолепную буржуазную эпопею, картину до мелочей точную и величественную. Но автор порой сомневается в своем творении. "Не знаю, как у меня получится "Цезарь Бирого", - пишет он Ганской. - Скажите свое мнение до того, как мне удастся его издать и прочесть в напечатанном виде. Сейчас я питаю к нему глубочайшее отвращение и могу только проклинать его - так он меня утомил".

Рядом с "Бирото" Бальзак рисует другую створку диптиха - "Банкирский дом Нусингена", или искусство наживать богатство, поставив себя выше законов; агнцу, обреченному на заклание, каким оказался Цезарь Бирото, противостоит хищный волк: банкир Нусинген нарочно прекращает платежи, желая напугать кредиторов и выкупить по дешевке свои векселя; этот финансист возвысился не путем усердного труда, а благодаря своей смекалке. Нусинген не страшится волнений на бирже, как моряк не страшится бури. Он знает, что курс ценных бумаг повышается и понижается, как морской прилив. Волны прилива и отлива несут его. Вокруг Нусингена теснятся честолюбцы, понявшие суть игры: Растиньяк и дю Тийе обогащаются; жертвы - Боденор и Рагон - разоряются, следуя глупым мнениям советчиков. Всю эту историю рассказывают в отдельном кабинете ресторана четыре циничных кондотьера прессы и финансового мира: Андош Фино, Эмиль Блонде, Жан-Жак Бисиу и начинающий, но уже посвященный в стратегические маневры, банкир Кутюр. Эти свидетели, насмехаясь над Бирото, утверждают, что в тех обстоятельствах, при которых Бирото умер от волнения, Нусинген стал бы пэром Франции и получил бы офицерский крест Пометного легиона. Блонде в заключение приводит слова Монтескье: "Законы - это паутина; крупные мухи сквозь нее прорываются, а мелкие застревают". Что касается Бальзака, мы его находим повсюду в этих двух пророческих книгах: он был Цезарем Бирото, но он понимает и психологию Нусингена; он хотел бы стать Растиньяком и оживляет своим остроумием реплики Бисиу и Блонде. И разве сам Бальзак не является одним из тех "дерзких бакланов, рожденных в пене, венчающей гребни изменчивых волн" его поколения? Но долги захлестывают его, он боится, что кончит так же, как Бирото, и в утешение себе создает фигуру Нусингена.

Очень тяжел был 1837 год. Огромная правка в корректурных листах "Цезаря Бирото", которые нужно было сдавать в определенные сроки, заставляла Бальзака работать день и ночь, и он работал, поставив ноги в горчичную ванну, чтобы избежать опасности кровоизлияния в мозг. Седины в волосах у него еще прибавилось - он чувствует, что силы его иссякли. Первого января 1838 года он пишет Зюльме Карро: "Привет 1838 году, что бы он нам ни принес! Какие бы горести ни скрывались в складках его одеяния, не стоит сетовать! От всего есть лекарство, этим лекарством служит смерть, и я не боюсь ее". Спасаясь от таких мыслей, Бальзак ищет убежища во Фрапеле. Он надеется поработать там над продолжением "Утраченных иллюзий", но он так устал, что чувствует непреодолимое отвращение к писательскому труду. И уж очень обидна ему несправедливость критики! Напрасно он создает шедевр за шедевром, критика отказывается поставить его в один ряд с Шатобрианом, Ламартином или Виктором Гюго. Ему предпочитают Эжена Сю - на литературном горизонте уже поднималась, поблескивая фальшивыми камушками, звезда этой новой знаменитости.