Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

Терпение относилось к тем свойствам, которые у молодого физика были в большом дефиците. Несколько дней, правда, заполнились до отказа — Флеров составил план первоочередных мероприятий, списки физиков-ядерщиков, написал почти восторженное письмо в Ленинград Панасюку: «Пишу из Москвы… Составляется план работ. В плане и твоя фамилия. Легче будет, если тебе самому удастся приехать в Казань, где, по-видимому, на первое время будет наша база». Друг отозвался быстро. Он сомневался, нужно ли ехать в Казань. Ведь площадка ядерных работ — Ленинград, здесь все оборудование ядерной лаборатории. Не лучше ли возобновить исследования в Ленинграде, несмотря на ужасные условия блокады? Какого мнения Игорь Васильевич? Флеров ответил: «Твое письмо переслал целиком И. В. Курчатову в Казань. Я лично согласен, чтобы ты подготавливал базу в Ленинграде. Если тебя не затруднит, разберись в оставленных мною в ЛФТИ ящиках. Там должен быть уран».

Нетерпеливому физику, еще не снявшему военную форму, казалось, что решение ГОКО о развороте ядерных исследований выйдет на днях, что план работ будет полностью утвержден, что всех ядерщиков, поименованных в списке, срочно возвратят к прежним трудам. Но Кафтанов распорядился отозвать из армии одного Петржака, все остальное ожидало обещанного постановления правительства. Флеров бегал по весенней военной Москве. На фронте наступило краткое затишье перед новой бурей. Весна была тепла и радостна, а физика терзало нервное томление. Ничегонеделание было единственным, чего он не умел делать. Так он промучился неделю, месяц, пошел второй. Сравнительно спокойная весна превратилась в грозовое лето. Флеров попросился в Казань, чтобы хоть что-то начать делать. В Казань ехать ему разрешили.

Прежде всего он доложился Иоффе — прибыл на работу, займусь прежними темами. Академик тепло поздравил его с возвращением в родной институт, пообещал, как это ни трудно, найти помещение для экспериментов. Флерова интересовало, что нового у физиков. Среди нового было и то, что Александров и Курчатов награждены Сталинскими премиями за работы на флоте. Флеров и порадовался успеху бывшего руководителя, и немного огорчился — награды могли привести к тому, что увлекающийся Курчатов слишком привяжется к новой работе. Флерова успокоило, что Курчатов совмещает консультирование работ для флота с работой в лаборатории брони. В то, что прочность броневых листов интересует Курчатова больше прочности ядер, Флеров поверить не мог.

Он побежал к учителю.

Курчатов после болезни еще не начал твердо ходить по земле, а уже надо было бегать. Лаборатория прочности трудилась неторопливо — пришлось внедрять свой дух. Лев Русинов попросился в помощники; он никогда не занимался броней, но согласился изучить новое дело. «Меняю прежнюю специальность на прежнего начальника!» — меланхолически объявил он, притаскивая стопку книг по броневым материалам.

В институте снова зазвучал громкий голос Курчатова, в коридорах снова видели его высокую фигуру — уже через месяц после выздоровления он шагал с прежней стремительностью. И снова он «совмещал» разные темы — помогал Александрову в противоминной обороне и, выезжая в Свердловск, выискивал способы усовершенствования брони. Всю зиму он метался между Казанью и Уралом, а еще не наступила весна, еще полностью не восстановилось здоровье, умчался в Мурманск — Александров запросил оттуда подмоги.

На Севере трудился Вадим Регель, брат севастопольского Анатолия Регеля, с ним сотрудничали бывшие работники ядерной лаборатории — Неменов и Щепкин. На Баренцевом море лето предвиделось тяжелое — планировались большие проводки судов из Англии. Немецкие самолеты засеивали магнитными минами все выходы из советских баз в океан. В Полярном, у площадок размагничивания, выстраивались очереди подводных и надводных кораблей. Малочисленная группа физиков не справлялась с работой. Курчатов сам прочел морским офицерам лекции о размагничивании — дело передали военным. Александров улетел в блокированный Ленинград. Неменов в Архангельск — организовывать и там станцию размагничивания. Щепкин вернулся в Казань. В Казани объявился и Лазуркин. Курчатов поколебался, не привлечь ли полюбившегося севастопольца к броневым делам, но морское командование потребовало инструкции по размагничиванию речных кораблей, Лазуркин сел писать инструкцию — он несколько месяцев после Баку занимался речными судами в Сталинграде и Саратове.