Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

1. Через пятнадцать лет или сегодня!

До войны в доме № 11 по улице Жданова помещался Комитет по делам высшей школы. В июле 1941 года началась эвакуация из столицы учебных и исследовательских институтов. Вслед за Академией наук, перебазировавшейся в Казань, сменил место жительства и Комитет по делам высшей школы. Эвакуированный в Томск, он руководил оттуда размещением в восточных городах двухсот вузов, вывезенных из районов, куда надвинулась война. В здании № 11 на улице Жданова остался лишь председатель комитета Сергей Васильевич Кафтанов, назначенный по совместительству и уполномоченным ГОКО по науке. Уполномоченный ГОКО подобрал себе небольшой аппарат — всего одиннадцать специалистов высшей квалификации (некоторые потом стали академиками). И этот маленький аппарат в опустевшем здании выполнял работу, с которой до войны едва справлялась сотня людей. Здесь не в обычае были страховочные согласования, словопрения, осторожничанье. Война требовала смелости, умелости, быстроты. Аппарат уполномоченного ГОКО по науке действовал смело, умело, быстро.

В апреле 1942 года старший помощник уполномоченного ГОКО профессор-химик Степан Афанасьевич Балезин разложил на столе четыре документа и, перебирая их, задумался. Один был объемист — синяя тетрадка в твердом переплете, странички, заполненные формулами и комментариями к ним на немецком языке: трофей, доставленный с Южного фронта полковником Стариновым, командиром минно-диверсионной группы. Отряд Старинова в феврале совершил налет на северное побережье Таганрогского залива; среди убитых немцев; оказался майор, у которого нашли эту тетрадку. Пленные сообщили, что убитый посетил металлургические заводы в Мариуполе и Таганроге. В тетрадке были записи по делению урана.

Месяц назад, в марте, Балезин послал трофейную тетрадь одному из эвакуированных физиков-ядерщиков с просьбой сообщить, заслуживает ли документ внимания. Эксперт известил, что не нашел в записках ни одного нового факта, все это общеизвестные данные, они только свидетельствуют, что немцы не бросают работы с ураном. Что до возобновления аналогичных исследований у нас, то вряд ли стоит во время войны отвлекать на них людей и материальные средства — практический результат будет не раньше чем через 15–20 лет. На всякий случай Балезин послал запрос и специалисту по взрывчатым веществам: перспективное ли дело урановая взрывчатка, стоит ли ею заняться? Специалист, генерал-полковник, много сделавший для повышения эффективности взрывчатых материалов, написал, что проблема урановой взрывчатки дальше сугубо теоретических рассуждений не шагнула. Два таких отзыва позволяли ставить крест на практическом использовании ядерных реакций.

Но одновременно с отзывами экспертов пришла еще одна бумага — она-то и заставила задуматься старшего помощника уполномоченного ГОКО по науке. Техник-лейтенант Воздушного Флота Флеров, в прошлом физик, написал председателю ГОКО, что успешное осуществление цепной реакции деления урана будет иметь огромное промышленное и военное значение, что крупнейшие физики мира сейчас, по-видимому, заняты именно этим и что нужно возобновить и у нас исследования распада урана, если не хотим безнадежно отстать от западных стран.

Балезин собрал в папку все четыре документа, снял трубку и попросил Кафтанова принять его.

Кафтанов с надеждой посмотрел на вошедшего помощника. Он ожидал важного сообщения. Биохимик Зинаида Виссарионовна Ермольева испытывала на мышах новый препарат пенициллин, выделенный ею из плесени и эффективно убивающий гноетворные бактерии. Официальные испытания не закончились, Ермольева пока не обещала скоро передать в производство чудодейственное лекарство, а его так заждались госпитали! Помощницей у Ермольевой была жена Балезина, Тамара Иосифовна. Кафтанов от него узнавал полученные в семейном порядке сведения, каких нельзя было до времени иметь официально.

— Я к вам по поводу урановой проблемы, — сказал Балезин.

— Определили свое мнение? — спросил Кафтанов, просмотрев экспертные заключения и письмо Флерова.