Прометей раскованный

И первым её результатом, имевшим значение для ядерных исследований, было то, что Германия, вторгнувшись весной 1940 года в Бельгию, захватила там свыше тысячи тонн урановой руды из Катанги. Отныне фашисты имели столько урановых материалов, что их хватило бы на все запросы немецких физиков.

И хотя Сенжье обещал Жолио передать Франции весь уран рудников Шинколобве, он не сумел выполнить обещание, и не по своей вине: в противоположность Жолио, французское правительство не торопилось с вывозом руды из Бельгии. Политики, стоявшие во главе Франции, проницательностью не поражали, а их военные стратеги думали, что более безопасного места, чем Бельгия, в Европе и не отыскать: не полезет же, в самом деле, Гитлер нарушать нейтралитет этой маленькой мирной страны — это будет просто некрасиво с его стороны!

А когда Гитлер ринулся именно на Бельгию, о спасении урана никто и не думал, срочно понадобилось спасать самих себя.

Эдгар Сенжье ещё в октябре 1939 года выехал в Нью-Йорк и остался там, руководя из-за океана делами своей африканской компании.

Сенжье отдал приказ отправить в США и Англию все запасы радия, около 120 граммов стоимостью в 1,2 миллиона долларов. Он хорошо запомнил разъяснение Жолио о военном значении урановой руды. И когда стало ясно, что французское правительство не торопится приобрести уран, Сенжье распорядился отправить за океан всю руду, скопившуюся на складах обогатительной фабрики радиевого завода в Оолене. Война сорвала и этот план. Для бельгийской урановой руды не хватило тоннажа — и она вся досталась немцам.

Теперь Сенжье заботился лишь о том, чтобы богатства Шинколобве не попали в руки фашистов, если они вторгнутся в Африку, а такую возможность нельзя было исключить. И вскоре 1250 тонн урановой руды несколькими пароходами в сентябре и октябре 1940 года были тайно вывезены из порта Лобато в Анголе и складированы в одном из бесчисленных пакгаузов Нью-Йоркского порта.

Если бы немцы захватили Конго, им достались бы взорванные рудники и пустые склады. Зато американское правительство получило массу урана, равную его количеству во всём остальном мире.

Но американское правительство не знало, что делать с нежданно обретённым богатством. Его по-прежнему мало интересовал уран. Оно с неохотой поддалось настояниям антифашистов-эмигрантов и собиралось в урановой гонке с Германией спешить медленно.

Даже второе письмо Эйнштейна, отправленное Рузвельту 7 марта 1940 года, ничего не сдвинуло. Сциллард и его друзья после короткого периода воодушевления с отчаянием увидели, что их возможности в Америке много меньше тех, какими располагали немецкие физики. Германия к этому времени владела урановыми рудниками Чехословакии, потом захватила руду в Бельгии, почти всё мировое производство тяжёлой воды было в её руках.

Недостаток средств военное командование с размахом перекрыло обилием заседаний. Военные деятели созывали совещания, заполняли длиннющие протоколы. Дело тонуло в море слов.

Сциллард позже с негодованием рассказывал физику Лэппу:

«В период между 1 июля 1939 года и серединой марта 1940 года не было произведено ни одного эксперимента по цепной реакции. Мне опротивело бездействие!»

Заседания, создававшие видимость развития науки, но, в сущности, тормозившие её, так болезненно действовали на Сцилларда, что впоследствии он возвратился к этой теме, но не в научном трактате, а в фантастическом рассказе «Фонд Марка Гейбла». Сциллард описывает состояние человека, добровольно уснувшего на триста лет и разбуженного через девяносто. Мир, в который он внезапно попал, уродлив. Развитие науки не усовершенствовало, а развратило его. Миллионер Марк Гейбл просит у Проснувшегося совета, как организовать благотворительный фонд для регресса науки. Проснувшийся с воодушевлением заявляет, что нет ничего проще, чем добиться упадка науки. Нужно только делать это под ложным знамением её прогресса.

«Учредите фонд с ежегодным взносом в тридцать миллионов долларов. Предложите субсидии учёным, испытывающим недостаток в средствах. Организуйте десять комитетов и в каждый включите двенадцать экспертов для рассмотрения заявок. Вытащите из лабораторий самых способных учёных и сделайте их экспертами. А лучших из лучших в своих отраслях поставьте председателями с большим окладом. Учредите также десять крупных премий за лучший научный труд года. Вот и всё. И тогда,— закончил Проснувшийся,— учёные будут искать только быстрых, а не глубоких решений, только выгоды, а не истины. Лучшие умы вообще отойдут от исследований. Наука станет подобна салонной игре, в ней возникнут моды. С наукой будет покончено быстро».

В этой беспощадной сатире явственно слышится шум заседаний, которым Сциллард и его друзья отдавали своё время в годину великих испытаний...

В то тревожное лето 1939 года, перед самым началом войны, в Соединённые Штаты приехал Вернер Гейзенберг, и эмигранты ухватились за зыбкий шанс склонить на свою сторону главу германской физики.