Промысловые были

– Да в том-то и дело, что я не помню как… Знаешь, как во сне бывает. Все складно. А проснулся – и вспомнить не можешь… Ну а смысл такой, что ты говоришь, что все исповедал, по списку. А я: «Нет, не все! Что-то осталось! Не все!» – прямо кричу. Понимаешь? Не все! И если ты проспоришь, если я окажусь права, то… – Она заплакала.

– То что? – почти вскричал Баскаков…

– То покупаешь эту машинку злосчастную!

– Ну все, все. Не плачь. Бредятина. Забудь, и все.

– Да как забудь?! Не могу. Ты скажи… Я знаю… ты такой вот… честный… – Она всхлипывала. – И пишешь про честных… хороших… Я знаю… Только не сердись, пожалуйста, я понимаю, что нельзя так спрашивать… Я думаю: может, это как-то с машинами связано? А ты… ты…

– Да что?! Что «я»? Говори!

Лена будто собралась и сказала негромко и низко:

– Ты батюшке про пэтээс говорил?

– Про ка… – Баскаков и осекся. И, осмотрев комнату, будто здесь еще кто-то был, сказал: – Не. Не говорил…

– Они же, я еще удивился, они три раза сказали: Толя, и каждый Напильник. Будто пытали меня. Сначала Толя намекнул, мол, хотим вас «ос-во-бо-дить от возможных неприятностей». Я, правда, не понял. Потом первый Напильник… обозначил, мол, снимаем с вас проблему, вы не хозяин будете. И казалось, достаточно. Но нет! Второй уже прямо открыто, прямо разжевал, что будет «человек, который столкнется с той же проблемой»… Главное, зачем разжевывать? На их месте понятней не заострять… Может, им в голову не пришло, что это может остановить. Хотя… Не знаю.

Это же «Фальшивый купон»! Я узнал, но отмахнулся – больно хотелось машину. А что звонки с толку сбили, дерготня – это отмазка. И обстоятельства эти, Петины деньги, Артем с машиной. Они были, как ураган по сравнению с этим купонишком. Я как травинка перед ним, сразу признал, что в рост не встать. Даже не рассматривал, сходу сдался. От так от. Пи-са-те-лек…

Знаешь, бывает при полном алиби – ты все равно виноват. И оно хуже, потому что все-то с тобой как с человеком, верят, что честный, а ты… Это как украл, а тебя оправдали за неимением. Как с ежиными рубахами. Вроде не до них и поздно… А дело во мне. Эх… У меня была, конечно, душевная подвижка забрать эти рубахи, но не решился тебя напрягать, стеснять стиркой. Другой бы решил не ездить, и все. Ни машину не морозил, ни колеса не порол, ничего. И времени полно светлого. А вот нет, и все. Не заеду. Это лучше. Выходит, так духа не хватило отказать и за обстоятельства спрятался.

А те и рады.

– Выходит, ты меня остерегся напрягать ради друга. А я бы постирала! Надо забрать было… Я же тебе сказала… потом…

– «Потом», – раздраженно повторил Баскаков. – Да я так и собирался… А «потом»… постеснялся, тебя постеснялся… Думаю, разворчится… Выходит, думал о тебе хуже. Надо всегда эту первую подвижку, позывку слушать. Хм… – Он улыбнулся: – У меня в детстве друган был Мишка Кузнецов. Решили играть в моряки и идти на Север. Вернее, кто-то моряк, а кто-то его родители. Мишка мгновенно стал моряком и говорит: «Ну, все отлично. Я тут коло полюса. А ты давай волнуйся». При команде «волноваться» я собрался головой вот так вот заболтать. – Баскаков быстро начал качать головой вправо-влево. – Но думаю, Мишка решит, что я маленький, и официально занудил: «Ой, да что же это такое?! Ой, да как мы волнуемся!» – и за голову давай хвататься… Мишка как возмутится: «Да ты не так волнуешься! Вот как надо!» – и начал качать головой именно так, как я постеснялся.

– А ты волновался, когда я поехала?

– Да я тебя придавить был готов за то, что перед мужиками опозорила.

– Хм… А как ты думаешь, что означает этот Ваня? И его неинтерес к этим деньгам, и то, что гаишники его… призвали?

– Призвание Вани гаишниками… Знаешь… – мечтательно и задумчиво сказал Баскаков, – есть такие тайны Русского мира, которые трудно объяснить… и это такое счастье… Наверное, важно не тайну раскрыть, а понять, зачем Господь Бог тебя подвел к ней… Хотя это почти одно и то же. Так… здо́рово… что не все объяснить бумагами… А эти двое гаишников тоже с ним. С Ваней. Они из его поля… Поля… – вдруг задумчиво сказал Баскаков. И представил мутное поле, перетекающее трассу туманными потоками, вспомнил снежную руку, подхватившую Лену.

– А с Ежом? – вдруг насторожилась Лена. – Как с Ежом-то? Звонить будешь?

– Не-а.

– Как так? – спросила резко.

– Он меня в черный список занес.

– А что делать будешь?

– Пойду.

– Пойде-ешь?!

– Ну.

– Он же орать будет, материть.

– Все равно пойду.

– И терпеть будешь?

– Буду.

– И спасать будешь?

– Буду.

– И пить с ним будешь?

– Буду…

– И рубахи?

– И рубахи, все… буду…

Лена покачала головой – будто у нее внутри все закружилось от происходящего, и в сложности этой смеси, в ее круговой поруке было теперь спасение.