Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах (без иллюстраций)

Как глава московской партийной организации, Хрущёв также послушно запрашивал квоты на арест и расстрел «антисоветских преступников»[43]. Более того, боясь рано или поздно оказаться одним из них, он признался своему наставнику Кагановичу, что сам когда-то был поклонником Троцкого. Каганович посоветовал рассказать обо всём Сталину. Сталин, как ни странно, проявил понимание. «Лучше расскажите [об этом на партийной конференции], потому что если вы не расскажете, то кто-нибудь может привязаться, и потом завалят вас вопросами, а нас заявлениями»

[44], - якобы сказал Сталин. Сегодня это выглядит чудом, что оба Хрущёва сумели избежать страшной судьбы троцкистов.

* * *

Чем больше я узнавала о моём деде и его блудном сыне, тем сильнее я убеждалась в том, что несчастья Леонида были прямым следствием деспотизма коммунистической системы. Я начала видеть в нем ещё одну жертву советской тирании. Его вызывающее поведение часто выходило за рамки простительного, но хрущёвское требование абсолютной безупречности от детей, особенно от старшего сына, только усугубляло ситуацию. В бесчеловечном коммунистическом обществе, которое выжимало из своих граждан все соки ради спасения человечества, но было равнодушно к жизни отдельного человека; в стране, где индивидуальность вызывала страх и подозрения, быть человеком очень часто значило обречь себя на тяжёлые последствия. Советские «сверхлюди» не имели права жить своей собственной жизнью, от них требовалось трудиться на благо коллектива. В других, более гуманных и ориентированных на личность, обществах поведение Леонида было бы нормальным, отнюдь не вопиющим. Сегодня ему легко могли бы поставить диагноз СДВГ - синдром дефицита внимания и гиперактивности. Или сочли бы «адреналиновым наркоманом» - отсюда его пьянящая страсть к скорости, от велосипедов в детстве до самых скоростных машин его времени, аэропланов.

Но в СССР 1930-х годов его считали опасным. Он не просто был элементом, портившим статистику; он был угрозой, антигероем режима - бунтовщиком против общего дела. До времен, когда оппозиция советской системе приобрела романтический ореол, было ещё далеко. Леонид не был Веничкой - философом-алкоголиком и диссидентом, псевдоавтобиографическим героем повести Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки», который бросал вызов брежневскому режиму, напиваясь до бессознательного состояния в пригородной электричке. Не был он и академиком Сахаровым - изобретателем советской водородной бомбы, ставшим борцом за права человека и Нобелевским лауреатом. Скорее он был советским Джеймсом Дином - «бунтарем без причины», нарушающим все правила и опрокидывающим все социальные нормы[45].

После окончания в 1938 году Третьей авиационной школы двадцатиоднолетний бунтарь вместе с семьей переехал в Киев, где продолжал создавать проблемы. Его тётя Ариша вспоминала, что в доме велись жаркие споры по поводу переезда, потому что Леонид хотел остаться в Москве и считал себя достаточно взрослым, чтобы жить самостоятельно. В итоге, он был вынужден подчиниться мнению Нины Петровны, которая считала, что ей будет легче держать под присмотром непутевого пасынка, если он будет жить с ними под одной крышей.

Виктор Гонтарь, муж Юлии большой, с интересом наблюдавший за жизнью семьи Хрущёвых, оставил дневники, в которых задокументировал нескончаемое бунтарство Леонида. Пять тетрадок в разноцветных виниловых обложках я обнаружила вместе с другими документами и семейными фотографиями под маминой кроватью. Гонтарь писал не сухим и казённым, как передовицы «Правды», а, напротив, живым и даже цветистым языком - возможно, оттого что был директором различных киевских театров и привык общаться с актерами. Его комментарии по поводу разных событий в жизни семьи отличаются яркостью и точностью. Он писал, со слов жены, что родители постоянно беспокоились, что Леонид может вывернуться из-под контроля, чтобы только доказать свою независимость. «Лёне требовалось дополнительное внимание, - писал Гонтарь. - За год он разбил два мотоцикла, лодку и автомобиль. Его отец был в ярости».

Разрушительный характер Леонида проявлялся в том числе и напрямую - в уничтожении государственной собственности. У высших руководителей партии их квартиры, машины, дачи, мебель и другие предметы пользования были государственными, данными им как бы взаймы. «Взаймы от народа», - говорил Хрущёв и любил напоминать сыну, что в его возрасте он сам собрал мотоцикл из лома и, чтобы не повредить, на руках переносил его через лужи. Но Леонид, по свидетельству Гонтаря, не желал ничего слушать и отвечал на всё: «Ну и что». Много лет спустя, в редкую минуту откровения по поводу своего пасынка, Нина Петровна призналась моей маме: «Столько, сколько мне твой отец попортил крови, мне никто из родных детей не испортил».

* * *