Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах (без иллюстраций)

В декабре 1938 года Люба впервые побывала в Москве. Пара встречала Новый год в столице вместе с друзьями. Старший Хрущёв, уезжая в Киев, оставил за собой квартиру в «Доме на набережной», который называли «городом в городе»: там были своя почта, своя школа, свой магазин, парикмахерская, ресторан и даже кинотеатр. Леониду не терпелось показать все эти прелести жизни своей новой возлюбленной. У Любы до сих пор сохранилось фото с той вечеринки. На нем группа молодых людей, счастливых и беззаботных: один с сигаретой, другой с бокалом вина, Люба, в центре, обнимает бутылку шампанского.

Вскоре после этого, по словам Любы, они с Леонидом расписались в Москве, без свидетелей и свадебной церемонии, а затем вернулись в Киев и сообщили родителям. Это выглядело логично: после двух предыдущих попыток брака Леонид не хотел ничего говорить заранее, опасаясь, что ему опять не позволят. Проще было поставить семью перед фактом. Тётя Рада вспоминала: «Когда Люба и Лёня в конце января 1939 года вернулись в Киев, все просто стали считать их мужем и женой». Это подтверждает и автобиография Леонида, написанная им 22 мая 1940 года:

Я родился в Донбассе (Сталино) 10 ноября 1917 года в рабочей семье. Мой отец до революции работал механиком на шахтах и на заводе... Родственников за границей не имею. Женат. Жена - пилот авиаотряда лётного клуба в Москве. Отец жены - рабочий. Брат жены - служащий ВВС в Одессе. Сестра - домохозяйка... Жена никогда не была за границей...

Хрущёв-старший просто не мог нарадоваться. Наконец-то его беспутный сын сделал правильный выбор, связал свою жизнь с идейной комсомолкой, хотя в том, что они поженились тайком, и было что-то подозрительное.

Были у Хрущёва и другие претензии. В феврале 1939 года пара насовсем переехала в Москву, и однажды, по словам Любы, вернувшись поздно вечером домой, она застала свекра, приехавшего из Киева по делам. Он сидел в столовой, держа в руке фотографию.

― Что это, Люба? - спросил он.

― Фотография, Никита Сергеевич, с празднования Нового года. Шутка, больше ничего.

― Шутка? Как ты могла? Ты - секретарь комсомольской организации, должна быть примером, а ты здесь позируешь с бутылкой шампанского. Это так буржуазно. Не ожидал от тебя такого легкомыслия.

Но, несмотря на этот инцидент, Люба и старший Хрущёв были заодно в своих попытках сделать из Леонида образцового советского человека. Они убедили его перейти из гражданской авиации в военную и поступить в престижную и статусную Академию имени Жуковского, где получали образование командиры Красной Армии, военно-авиационные инженеры, а позднее - советские космонавты. Я поинтересовалась у тёти Рады, был ли этот шаг Леонида признаком проснувшихся амбиций, а она сказала, что скорее это было «очень положительным» влиянием Любы. Профессиональная военная карьера более соответствовала Лёниному неуёмному характеру, чем простое обучение новичков. А Люба, тем временем, закончив обучение и получив удостоверение инструктора, сама начала тренировать волонтеров на базе Бауманского районного авиаклуба на востоке Москвы.

Каждое утро она шла пешком по узким замоскворецким улочкам через Большой Каменный мост, с которого открывался захватывающий вид на Кремль, к недавно построенной станции метро «Площадь Свердлова» (ныне Театральная). Метро было новым московским аттракционом. Отделанные мрамором и бронзой, украшенные монументальными статуями и звездами с серпами и молотами, вестибюли подземки напоминали дворцы, призванные подчеркнуть заботу государства о нуждах и удобстве своих граждан-трудящихся. Вместе с другими пассажирами, заполнявшими новые, только сошедшие с конвейера, вагоны метро с надписями «Сделано в СССР», Люба ехала на аэродром на работу. В Любином сознании эти ежедневные поездки были символом растущей мощи советского государства. Даже сегодня она с восторгом говорит о том времени: «Это было потрясающе, чувствовать себя частью великой страны, и ещё я знала, что это Никита Сергеевич построил метро».

Но если у Любы метро вызывало чувство коммунистической гордости, для Леонида детище его отца было поводом для издевки. «Как сельди в банке», - хмыкал он, отвергая вагонный коллективизм и предпочитая перемещаться по городу в одиночку в своём дорогом черном автомобиле (к его счастью, у него был такой выбор).