Пропавший сын Хрущёва или когда ГУЛАГ в головах (без иллюстраций)

Сидевший во главе стола Никита Сергеевич встал и произнес тост. Он старался выглядеть бодрым и оптимистичным. Он не хотел, чтобы политическое поражение испортило его любимый праздник. Моя мама, которой тогда было двадцать четыре года, сидела рядом с ним и, пока он говорил, сердце у неё сжималось от боли. «Сегодня важный день для меня ещё и потому, что когда я сражался за освобождение рабочих от эксплуатации, я получил известие о том, что у меня родился сын, Леонид! Это был лучший день моей жизни. Лёня, мой мальчик - я думал, что он подхватит революционный факел и понесет его после меня. А он погиб, так бездумно...»

Тогда моя мама впервые услышала о своём биологическом отце из уст Никиты Сергеевича - человека, который её вырастил, единственного отца, которого она знала. Она начала плакать. Он взглянул на неё и попытался успокоить, нежно положив руку ей

на плечо. «Не плачь, - сказал он. - Хотел я его похоронить, не успел. Надеюсь, тебе не придется краснеть за меня. Да, у меня были ошибки, но не ошибается тот, кто ничего не делает, кто не пытается. Лёня тоже делал ошибки, глупые ошибки, а ведь мог сделать так много. Нам его сегодня здесь не хватает».

Слезы у мамы продолжали литься, и дед глубоко вздохнул. Теперь ему нужно было как-то справляться с двумя большими утратами. В его глазах рождение Советского государства и рождение старшего сына были равнозначными событиями, и потеря власти была для него такой же трагедией, как потеря ребенка.

* * *

Я думала об этой истории, которую мама недавно мне рассказала, сидя на пассажирском сидении черного «Пежо» моей сестры Ксении. Дело происходило в ноябре 2011 года, почти семьдесят лет спустя после гибели Леонида. Было семь утра, и за окном была непроглядная темень, когда мы выехали из Москвы в Жиздру, маленький городок в четырёх часах езды к юго-западу от российской столицы. Мы хотели посетить место, где в последний раз видели самолет Леонида, поговорить с жителями и найти людей, которые хоть что-то знали о том, что произошло в тот день. С неба летели снежные хлопья, дорога была свободной, и только шум мотора нашего автомобиля нарушал тишину.

Наша поездка была особой, и не только из-за особой миссии, которую мы на себя взяли - узнать больше о судьбе Леонида. В детстве мы с Ксенией были как близнецы, хотя были очень разные: я любила книги, а она кукол и сказки, я предпочитала неброские цвета, а она много лет одевалась только в розовое. Мы даже внешне выглядим по-разному: она высокая блондинка, а я невысокая брюнетка. Сблизили нас трудности - не только безвременная смерть отца, но и беспрестанное воспитательное давление матери, требовавшей от нас, внучек Хрущёва, совершенства всегда и во всём.

В последние пятнадцать лет наши пути с Ксенией разошлись. Я уехала в Америку, а она вышла замуж, родила детей. Я живу в Нью-Йорке, а она в нашем семейном загородном доме в Передел- кино, и мы редко видимся. Так что поездка в Жиздру была для нас возможностью снова сблизиться - пообщаться, побыть сестрами, побыть собой, не боясь выглядеть по-дурацки и не трудясь заканчивать фразу, зная, что тебя всё равно поймут.

В начале осени, когда я только предложила поехать в Жиздру, Ксения не была уверена, что сможет. Она боялась, что не справится с дальней поездкой по плохим российским дорогам, да ещё накануне зимы. Но, в конце концов, она сдалась из любви ко мне: сказала, что не может оставить меня одну перед лицом испытания правдой.

Чем дальше мы отъезжали от столицы, тем хуже становилась дорога; асфальт был весь в ямах и рытвинах. «Верный признак того, что Путин поднял Россию с колен», - шутили мы. За пятнадцать лет его пребывания у власти - президент, премьер, снова президент - внимание Кремля было сосредоточено на нефти и обороне. Российские провинции, лишённые природных богатств, были вынуждены заботиться о себе сами. В результате, за последние тринадцать лет в России одиннадцать тысяч деревень и почти три сотни городов были брошены и стоят ныне заросшие бурьяном и кустарником. В зимние месяцы эти западные области страны погружаются во тьму. Естественное освещение длится не более шести часов в день, рождая чувство тоски и беспросветного уныния[153].

До упадка, впрочем, никому нет дела, жизнь в провинции мало кого интересует. Сталинская коллективизация лишила крестьян не только земли, но и гордости за свой крестьянский труд. Устав от вечной бедности и серых будней, жители провинции сегодня стремятся сбежать от них в большие города, преимущественно Москву и Санкт-Петербург - эпицентры политики и культуры.