Пропущенный вызов

Что делала мачеха, я до сих пор не знаю. Сразу ли она вызвала «Скорую» или подождала, пока надежды на спасение уже не осталось? Испугалась ли собственного сына или знала, что он не тронет родную мать?

Щелкнуло ли хоть что-то в этой голове, укорила ли она себя за то, что в присутствии сына проклинала Веру, вызвав такую бурю в его больном мозгу?

Ничего этого я не знаю.

С той же страстью, с какой раньше отстаивала нормальность сына, она принялась доказывать его душевную болезнь.

Если бы я был мстительным, то захотел бы, чтобы ей сунули под нос мое уголовное дело, в материалах которого Вася признавался нормальным адекватным гражданином, и отправили бы сыночка на зону.

Но я добрый человек с медицинским образованием и не держу на Васю зла. Он не виноват, что заболел, а близкие отказали ему в лечении из гордыни, из нежелания видеть реальность, как она есть.

Мне жаль, что ему пришлось пережить ад принудительного лечения, после которого он превратился в послушного зомби. Черт возьми, иногда мне даже мать его жаль!

Нет, я не держу на Васю зла, но каждый день страстно мечтаю вернуться в ту ночь и сделать так, чтобы мы с Верой не успели снять его с окна…

Надя оказалась сущим ангелом милосердия, а может быть, просто растерялась после смерти своей мамы, я никогда не спрашивал, какие мотивы подвигли ее поддерживать Васину мамашу, не исключено, что банальное корыстолюбие, но так или иначе, она не теряла с ней связи все время, пока Вася лежал в закрытой больничке, и потом, когда его перевели на общий режим, и особенно после выписки.

Васю выпустили через восемь лет после смерти Веры, мы с Надей к тому времени уже были любовниками, и она взахлеб рассказывала, какой он стал. «Голимый овощ», – припечатала она, думая, что меня порадует это обстоятельство.

Я только пожал плечами. Радоваться чужим несчастьям мне никогда не было свойственно. Что толку, что лечение окончательно разрушило Васину личность, Веру все равно не вернешь.

Бедняга заблудился где-то в сумерках своего сознания и опасности ни для кого больше не представлял. Даже если бы мамаша решила отменить ему поддерживающую дозу нейролептиков (наверняка возникали у нее такие мысли), расшевелить Васин мозг уже не представлялось возможным.

Впрочем, если она видела, что Вася сделал с Верой, может, и не думала лишать его таблеток. На камикадзе она никогда не была похожа.

Шло время, мать старела и задумалась, что станет с Васей после ее смерти. Призрак психоневрологического интерната назойливо замаячил перед глазами, и, чтобы не обрекать сына на эту страшную участь, мать договорилась с Надей, что та оформит опекунство над Васей. Взамен она подарила ей дачу на Карельском перешейке и обещала, что завещает свою долю квартиры.

С последним хитрая баба обманула, после ее смерти выяснилось: никаких распоряжений не сделала, видимо опасаясь, что Надя, став хозяйкой, мигом сдаст Васю в интернат.

На мой взгляд, дача стоимостью миллионов в десять, а то и больше – неплохое вознаграждение, но мысль, что шикарная квартира не достанется ей, приводит Надю в неистовство.

Бедная женщина не знает, что я могу купить ей такую квартиру, и у меня еще останется.

Надеюсь, после моей смерти она не узнает о том, что я был весьма богат.

Вот и все. История моя подошла к концу, а вместе с тем и жизнь. Что еще написать, коротая те немногие часы, что мне остались? Как я съездил на «Чернышевскую» и целый час катался по эскалатору, пытаясь снова поймать, украсть у вечности миг, когда впервые увидел Веру? За двадцать с лишним лет город сильно изменился, некоторые места стало просто не узнать, но здесь все осталось по-прежнему, а может быть, это я смотрел своими застывшими во времени глазами?

Потом я поднялся наверх и пошел пешком по улице Восстания, свернул на Невский и не спеша добрел до Дворцовой площади. Бог в своей великой милости позволил мне погрузиться в грезы и почувствовать Веру рядом с собой. Возлюбленная шла рядом, держа меня под руку и улыбаясь, и я подумал, что, если вдруг когда-нибудь попаду в рай, он будет выглядеть именно так.

Обычно я не остаюсь равнодушен к красоте родного города и, глядя на строгие линии домов, ощущаю душевный подъем, но во время этого последнего путешествия почти не смотрел по сторонам. Помню, только подумал, какое удачное название «Зимний дворец», даже в самые жаркие дни лета он умудряется выглядеть морозно-снежным.

Поставив точку, я уже хотел спрятать тетрадку среди книг, но вдруг сообразил, что любопытная Надя обязательно прочтет данные записки, узнав мой почерк.

Мысль эта привела меня в ужас, ведь если есть что-то страшнее ярости отвергнутой женщины, то это ярость женщины использованной.

Насколько я вообще понимаю в женской душе, мои рассуждения о тощих кривых ногах – именно то, что не прощается дамами никогда и ни при каких обстоятельствах.