Пророчество Асклетариона

Несмотря на какую-то ироничность в словах покупателя, Максим с любопытством ждал продолжение торгов.

– Современные французские экспрессионисты? Угадал?

– Почти…

«Пусть изголяется в своих познаниях, лишь бы купил…» – подумал Нелидов.

– Кто? – старик с прищуром смотрел на этюд, прикрывая его рукавом от моросившего дождя. – Кто художник-то?

Максим в поисках ответа взглянул на вывеску, красовавшаяся на скромной будке сапожника «Ремонт обуви» и прочитал её вслух, ставя в перовом слове ударение на перовом слоге, а во втором – на гласной «И»:

– Ремонт Обуви…

Старичок зацокал языком:

– Не может быть!.. Это же, я знаю, Пикассо нашего времени. Восходящая звезда. Ай-яй-яй!.. Ремонт Обуви… – он повторил «иностранную» расстановку ударений. – Я бы, честное пионерское, дал бы больше, но нету…

– Я бы в другое время и в другом месте подарил бы этот шедевр, как истинному ценителю изобразительного искусства, но не могу… Обстоятельства.

– Берите, берите, – горячо запричитал «поношенный интеллигент», суя купюру в карман плаща Максима.

– Если бы не Старый Оскол, цены на билеты…

– О-о, эти цены!.. – театрально вскричал тронутый бедностью старик. – Они нас душат, эти цены… Но истинное искусство – бесценно! Эта картина, молодой человек, со временем займет уже предназначенное мной место в в еще, слава Богу, государственном Русском музее.

– Ну, вы, мягко говоря, это… загнули.

– Ничего я не загнул! – не зло оборвал художника чудак-покупатель. – Ни-че-го! А ежели и загнул гвоздь, то только для того, чтобы он крепче сидел на своем месте.

И тут же энергично протянул руку Максиму.

– Достоевский, Николай Николаевич…

Видя в глазах продавца «Ремонта Обуви» красноречивый немой вопрос пополам с испугом, привычной скороговоркой добавил:

– Не бойтесь. Я не сумасшедший. Просто однофамилец Федора Михайловича…

– «Преступление и наказание»?…

Старик, глядя на прохудившееся небо, стал ловко скатывать этюд в рулончик. Оставил только хвостик от полотна, погладил его негнущимися замерзшими пальцами и простодушно улыбнулся, приблизив свою увеличительную оптику к холсту.

– Преступление – его, а вот наказание – моё, молодой человек. За бесов расплачиваемся. Хотя Федор Михайлович предупреждал человечество… Так мы же сами с усами… Взяли этих бесов под мохнаты рученьки и сами же возвели на престол. Как те римские сенаторы, которые говорили о вашем Домициане: «Он сукин сын, конечно, но это наш сукин сын!».

Старик засмеялся, будто потрясли пластмассового Ваньку-встаньку и внутри старой игрушки что-то зазвенело и забулькало.

Максим с удивлением посмотрел на городского сумасшедшего.

Бим подхалимно подполз к старику на грязном животе и лизнул мокрый дедушкин ботинок.

– А вот собак и вообще тех, кто от вас зависит, нужно жалеть и хорошо кормить, – покачал головой старый интеллигент.

– Дайте срок – накормим…

Странный человек, чувствуя замешательство собеседника, спрятал очки в боковой карман старого пальто.

– А вы, молодой человек, думали, я клюнул на вашего «Ремонта Обуви»? – он смешливо скосил глаз на вывеску на сапожной мастерской. – Гениальная импровизация, молодой человек. Но, если хотите быть инкогнито, то зря внизу этюда подписали: «Весталка Валерия, за день до гибели Домициана. Х. Нелидов». У меня очки – плюс шесть с половиной. Цейсовский бинокль! Хотя талант и без бинокля разглядеть можно. Талант не бывает плоским. Он – выпуклый… Его, как шило, в мешке не утаишь.

Он продолжал веселиться:

– А «Х.Нелидов», то есть художник Нелидов, простите, вы, надеюсь?

– Художник Максим Нелидов, – сказал Максим, склонив голову, будто представлялся самому императору.

– Очень приятно. Очень, честное пионерское!..Я запомню ваше имя, – пообещал странный человек, пряча этюд Валерии под драповое пальто. – Мне, знаете ли, ужасно повезло, что я вас встретил, тут, на ступеньках «Европы», не в самое лучшее ваше время…

Максим хотел возразить и полез было в карман, чтобы вернуть деньги.

– Нет, нет, нет… И не дерзите старому человеку! Дал, что мог, от чистого сердца пенсионного пособия… на сохранение национального достояния.

– Ну, вы скажите…

Он снова достал очки, глаза его сделались на пол-лица – но грустные, а вовсе не смешные.

– Я, видите ли, уже начал было разочаровываться в сегодняшнем, а значит, и завтрашнем дне нашего искусства. Эти «ремонты обуви», как вы изволили выразиться, заказывающие на свои деньги в глянцевых журналах хвалебные рецензии, бесконечно отмечаемые всеми возможными и невозможными премиями профанами от искусства, ведут за собою к пропасти не только культуру…

– Кого еще?

– Нас… Всех нас, слепцов настоящих… И таких, как вы, художник Нелидов, кому еще только предстоит ослепнуть на сверкающей сусальным золотом ярмарке тщеславия. Вот чтобы вас уберечь от великой порчи, я и пожертвовал эту «лепту вдовицы»… Вижу, что вовремя. Или вы сомневаетесь в моём внутреннем зрении? Я ведь, как меня учили классики, вижу не слезящимися от боли глазами, а сердцем. Сердцем вернее.

Максим без тени иронии ответил, глядя, как Рваное Ухо облизал старику его обувь.

– Я верю тебе, отец… Извините, мэтр.