Пророчество Асклетариона

– Латин, мой милый мим Латин, – начал елейным голосом Домициан, что само по себе не предвещало ничего хорошего, – покажи нам свою пантомиму, как жрецы храма Флавиев, который построил я, обожествляли Веспасиана и Тита…

– Я не знаю такой пантомимы, мой цезарь.

– А вот врать, дружок, плохо… Я-то знаю, что прошу. Покажи!

Гости ждали приговора, который сам себе должен был подписать Латин.

– Показывай, мои милый мим!

– Ну, хорошо… Я импровизирую, придумаю то, что ты просишь, государь!

И с этими словами дрожащий актер стал изображать один из обрядов, которые проводили жрецы храма Флавиев. Никто даже не улыбнулся.

По окончанию представления захлопал только Домициан.

– Прекрасно, Латин… АЯ бы сказал, превосходно в самой превосходной степени. Искусству подвластно всё. Но смерть и тление не подвластны и ему. Все люди смертны, даже великие актеры, которые эту смерть не раз изображали на арене или в театре. И я вижу, коль они уже умирали понарошку, то умереть по-настоящему актеру не страшно.

Акслетарион, взявший в руку янтарную кисть винограда, положил ее в вазу обратно.

– Все смертны, все – и божественные мой отец, и брат, все. Даже высочайшее звание «Божественный» не спасает от физической смерти…

– Но есть память народа, – робко возразил Латин. – Петроний пишет, что это и есть подлинное бессмертие для человека: жить в памяти новых поколений, чтобы его добром поминали, но не хулили. Или предали забвению, что означает смерть окончательную. Добрая память живет вечно, тогда и умершему будет легко в царстве теней…

– Плевать мне, что говорит твой Петроний! – перебил его Домициан. – Тебе-то после смерти будет начхать, что скажут о тебе другие. Тебя ведь к тому времени уже не будет. Не – бу– дет! Прах твой развеет ветер. Ты будешь – ни-что!.. Бесчувствееной пылью. Зачем тебе их память? Добрая или злая – зачем? – Он подмигнул актеру. – Хочешь, я отправлю тебя к твоей любимой весталке Валерии?

Латин испуганно молчал, глядя в пол, выложенный лунным камнем.

– Я, как ты знаешь, милосерден. Тебя я прикажу замуровать в стену вот с этой свиньёй, сделанной под жирного гуся… Это же твоё любимое занятие – смеяться над другими, изображая их теми, кем они вовсе не являются. Я дам тебе своих любимых яблок, фиников, оливок… Ты сможешь прожить неделю, а то и две… Это же царский подарок! И ты будешь меня за него благодарить эти две неделю, подаренные тебе от царских щедрот. Не так ли? Не слышу твоей благодарности, веселый мим…

– Слава цезарю Домициану… – хрипло выдавил из себя Латин.

– Громче!

– Слава Домициану!

– Как вам, дорогие гости, эти правдивые слова человека искусства? – спросил император.

– Слава Домициану! – тут же нестройным хором прогудели гости, возлежащие на пиру императора.

– Учитесь, дорогие мои, говорить всю правду! Никакого подтекста. Только честный, открытый текст: «Славься, о, божественный император Домициан, да продлятся долго дни твои!» Ну!..

Хор опять вразнобой повторил фразу, продиктованную Домицианом. Лишь астролог Асклетарион молча отщипывал от кисти виноградинки, отправляя их себе в рот.

– Почему ты молчишь, звездочет? – спросил Домициан. – Считаешь виноградинки, как свои звезды? Кстати, Асклетарион, сколько звезд на небе?

– Этого не знает никто. Потому как одни звезды умирают, другие нарождаются… Вечный процесс обновления. Так угодно богам нашим.

– Честный ответ, – кивнул Домициан. – Я поднимаю эту чашу за неподкупного моего астролога Акслетариона.

Все послушно выпили за правдивого звездочета.

– Асклетарион! – воскликнул Домициан. – Хочешь быть не только великим астрологом, но и самым богатым из всех ясновидцев и земных пророков?

Акслетарион усмехнулся краешком губ, глядя на императора без страха и упрека.

– Не стану лгать, мой цезарь, – ответствовал звездочет. – Нужда и нищета унижают человека. Астролог – тоже человек. Нет такого человека, если он в разуме, чтобы не хотел жить хорошо, а хотел прозябать в нищете и вечной нужде.

Домициан захлопал в ладоши.

– Превосходно сказано, друг мой! Хочешь стать богатым? От тебя, и только от тебя, сейчас зависит твоя судьба. – Император тоже поднял кисть винограда, глядя через нее на гадателя прищуренными глазами. – От твоего предсказания, от твоего «да» или «нет» зависит либо твоя дальнейшая роскошная жизнь, либо твоя позорная смерть. Я прошу тебя сказать мою правду. Ты меня понял?

Акслетарион выдержал долгую паузу, прекрасно понимая, что от него хочет услышать император.

– Спрашивай, цезарь – я скажу правду.

Домициан откинулся на атласные подушки, благожелательно глядя на придворного звездочета.

– Это по-царски: «Я скажу правду». Говори её мне. И помни: если угадаешь то, что я жду – получишь мешок золота. А нет – не взыщи…

Цезарь помолчал, бросил в рот маслину, но есть не стал, выплюнул.

– Скажи мне, Асклетарион, это правда, что мне предсказали халдеи? «Да» или «нет».

– Да, Домициан. – Они сказали правду.

Домициан вздрогнул, но сдержал рвавшийся наружу страх, достал зубочистку и стал ковырять редкие передние зубы.