Пророчество Асклетариона

– А ну-ка, ребята, лопаты в зубы и проверить: не похоронил ли с похмелья кого живьем наш Митяй? Не ровен час, за похмельного дурака мне придется в тюрьме сидеть! Покажет дознавателю, что инструктаж по технике безопасности прораб не провел…

– Я што – фрайер какой? «Покаже-е-т», – передразнил прораба бульдозерист.

Митяй обиделся, закурил и отошел в сторонку, глядя, как сноровисто отбрасывали обломки рухнувшего дома строители, прислушиваясь к неясным шорохам под грудой досок и мусора.

* * *

Максим пришел в себя не сразу. Не сразу понял, что с ним произошло. А когда понял – завыл в голос. Боли он не чувствовал. Страшно стало от мысли, что его заживо похоронили под обломками старого дома. Потом, когда услышал голоса рабочих и свет, которого становилось больше и больше, взмолился:

– Господи! Светом твоего сияния спаси меня, Господи!..

Его причитания и услышали строители. Стали копать правее, ориентируясь на крик из-под завала.

Охрипнув, художник вспомнил о Валерии, которая лежала рядом. Она была без сознания. Но еще дышала.

Нелидова строители вытащили первым.

– Еще кто-то есть? – спросили мужики, с любопытством разглядывая пришельца «с того света».

– Копайте, там еще человек…

– Живой?

– Был живой.

Вытащили Валерку.

– Эй, Митяй! Ходи к нам! – крикнул белозубый таджик, улыбаясь во весь рот. – Кажись, твоя баба?

Митяй подошел, легонько пнул Валерку ногой.

– Моя…

– В кулаке у ней что-то зажато.

– Ты разожми.

– Не разжимается.

– Деньги там, смертные… – сказал Максим.

– Иди ты! – не поверил таджик. – И сколько?

– Пять тысяч. Бабушкина похоронка…

Митяй наклонился, чтобы выдернуть купюры из зажатого кулака сожительницы.

– А не пошел бы ты на х… хутор бабочек ловить! – вдруг услышал он слабый, но уже полный жизни голос Валерии.

Мужики заржали, радуясь, что и второй человек – жив и невредим, если не считать шишек и свежих царапин на чумазом лице.

Нелидов постоял с минуту, посматривая на хмурое небо, поднял воротник плаща, изрядно загрязнившегося и порванного при его спасении. Снова заморосил нудный дождик. И только сейчас пожалел он о похороненной под завалом шляпе с широкими полями. Такой старомодной – потому и вызывающе экстравагантной – была его любимая шляпа.

Под обломками остались и эскизы задуманного им полотна «Пророчество». Но Максим нисколько не жалел об этом. Теперь он точно знал, что картина – сгусток живой энергии. А раз в центре картины – Домициан, кроткий убийца и насильник, то энергия эта недобрая, губительная для автора.

– Вот оно, проклятие Домициана! – осенило Максима. – Полотно должно прославлять СВЕТ и ПРАВДУ, что, впрочем, одно и тоже… Не в Домициане правда и свет, а в Звездочёте, в Асклетарионе, не испугавшемся сказать жестокому и подлому цезарю правду… Пусть это стоило ему жизни, но ПРАВДА – бессмертна. И тогда сама смерть обессмертит имя Художника.

* * *

– А где Звездочет? – встав на ноги и отряхивая куртку, спросила Чумакова.

– Кто-кто? Какой такой звездочет? Вон Митяй у бульдозера возится. А звездочёт тебе, Лерка, небось, приснился, – подначивали мужики, посмеиваясь. – С тебя, подруга, причитается, что живой откопали. А сон твой похмельный со звездочётом исчез, как утренний туман…

– Забудь о нём, – помня о найденной Леркой бабкиной «похоронке», которую она всё еще сжимала в грязном кулачке, сказал Митяй. – Не было тут никакого звёздочёта…Вот, только шузы его остались. Дрянные кроссовочки-то, китайское барахло.

…Максим возвращался домой по автомобильной трассе. Дорога в этот ранний час была еще пустынна, но идти босиком было нелегко – чувствовался каждый камешек на мокром асфальте. Правая ступня саднила под носком. Звездочёт, заметив импровизированную лавочку, сооружённую дневными продавцами огородной продукции из доски и пары кирпичей, присел, снял носки. Подставил лицо холодному дождю, глядя на тёмное небо.