Проша

Однако, тот путь, которым Проша повел своих, многим не нравился. Домовые и те, которые в иерархии духов стояли над ними, считали, что он занимается не своим делом. Что это привилегия ангелов — к любви направлять, а вовсе не домовых! И много у Проши недругов завелось. Считали, что он высовывается! Что перед чистыми хочет выслужиться… Подумывали, что он намерен переметнуться, хотя и знали, что это практически невозможно. Не заведено! Раз ты домовой — то и веди себя как домовой и стремиться к высшему не моги!

А Проша всегда хотел чего-то большего. Мечтал чистым сделаться… А на языке духов это означало — преобразиться. Трудное это дело! И множество темных сил на земле стремится этому помешать! Чтоб не смели ни люди, ни звери, ни бесплотные существа взор к небесам поднимать и радоваться! И силы зла наслали на Прошу врага — беса мерзейшего, чтобы тот во всем ему противостоял и во все дела его вмешивался. И бес этот Прошу стал изводить а был он в темных делах так силен, так что Проша частенько перед ним пасовал и перед властью его робел.

Проша сетовал, что допустил в свою душу страх, а тот, кто боится, слабеет, воля в нем гаснет и ни на что путное он не способный делается. Так и случилось: хаос проник в его обогретый любовью мирок… Тут-то все и пошло кувырком.

Сначала не без помощи Самого — так Проша прозвал вредоносного беса, у его семьи отобрали дом — двухэтажный особнячок в одном из старинных переулочков на Арбате. В доме этом жило не одно поколение пока не настал двадцатый, последний для семьи век. Перебрались на Грузины — в две комнатки неподалеку от Зоосада. Сыро, тесно, темно… Но его домашние не унывали ведь они привыкли не слишком уделять внимание быту и продолжали делать свою работу — и скрытую, незаметную и ту, которая всем видна. Они говорили, что испытания только душе на пользу…

Потом главу семьи, а потом и жену его посадили в тюрьму. Ни за что! Они никого не убили, ничего не украли — просто были верующими… Время настало такое — страшные дела по Москве стали твориться: по ночам у подъездов тормозили машины с решетками — «воронки» и хмурые люди с мертвыми глазами выводили из дома и сажали в машины людей, иногда целыми семьями…

Говоря об этом, Проша заметался по комнате, сжав голову лапами. Он говорил, что бесы в те годы взяли власть над людьми. Вековечная битва сил света и тьмы продолжалась. Зло наступало и бесы в людском обличье стали бесчинствовать на земле. И жуткий их нечеловеческий вой, который по счастью люди не могут услышать, стоял над Москвой. Церкви были разрушены. Веровать было нельзя.

Проша говорил, — сбивчиво, запинаясь, волнуясь, — что коротенькая жизнь здесь, на земле — только подготовка. К тому, что будет потом, после второго рождения. Люди его называют смертью. А вот что там будет — зависит от того, как тут жил… Как к будущей жизни готовился. Прошины домашние не боялись смерти. Они знали, что она — только начало. Рождение заново. Освобождение души из земного плена. Чтобы, легкая, устремилась она к Небесам!

— Да, — уверял он, — чистый не знает страха! Страх живет в той душе, в которой грязи и сора много. А мои-то ничего не боялись… И почти все погибли. Теперь они, милые, глядят на нас. И помогают, да, помогают! — он всхлипнул и утер слезинку кисточкой указательного пальца.

— Прошенька, а чем… помогают? — не утерпела Сеня, до сих пор слушавшая его рассказ, затаив дыхание.

— Они силы дают своим. Тем, которые с ними связаны. Которые принадлежат к их роду…

— А если прожил… как это сказать? Плохо? Если тут ничего хорошего не успел?

— Такие потомкам своим — как кость в горле. Вся их мерзость потомкам передается и мертвым грузом на них повисает. Жить с чистой душой мешает. Вот так!

— А те, которые уцелели? Ведь не все же погибли? — разволновалась Сеня.

— Вот тут-то и собака зарыта! Моя вина. Не доглядел я… — и Проша отвернулся, чтоб Сеня не видела как сморщилось от горя его лицо.

— Ты не хочешь рассказывать?

— Тяжело это — больно мне. Ведь вина-то моя! И не знаю теперь, удастся ли искупить…

— И все-таки расскажи. Сам ведь говорил, что я все про тебя должна знать.

— Да знаю, не учи ученого!

И Проша рассказал Сене, что осталось в его семействе две незамужних сестры. Старшую звали Варенька. После несчастья с родителями она постриглась в монахини и всю свою жизнь провела в Рождественском монастыре. Она была казначейшей — хранительницей монастырских сокровищ. Бесценные богатства вверены были ей: драгоценная утварь, иконы в золотых ризах, украшенных самоцветами, книги старинные редкие… всего и не перечислишь. А когда в советское время монастырь закрыли, то кельи монахинь отдали под жилье, а её, Варварушку, не погнали, на прежнем месте доживать век оставили… Только теперь Варвара жила, хоть и на старом месте, да только в миру — среди людей. Было тогда ей немало лет — уж за восьмой десяток годочков перевалило. И как встарь хранила она в своей крохотной келейке бесценные сокровища. Но про это никто не знал…