Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ)

В гостиной было еще светло. Июньское солнце не торопилось на покой, словно не хотело прощаться с нашими героями и яркими лучами пробивалось между не до конца зашторенными темно-серыми портьерами. Вера бросила беглый взгляд на тяжелую массивную мебель — приземистый зеркальный шкаф, стол с крутыми углами и под стать ему стулья с высокими спинками. Мебель очень походила на его хозяина — такого же основательного, фундаментального... По крайней мере, так казалось Вере. А вот тот самый диван, в тон портьер, на нем в тот день сидели две дамы — в ярком пунцовом наряде Полина Сандалова и в бледно-оранжевом — Леночка Протасова. Так мало времени прошло с тех пор, а все словно поменялось местами... Полина повредила свое личико с тонкой кожей и выразительным греческим носиком и лежит до сих пор в больнице. А Лена... да, она очень даже неплохо устроила свою судьбу, встретив Олега. А казалось бы — все будет наоборот: первую ждет феерическое счастье, а вторая так и будет оставаться в тени.

Вера подошла к дивану и, сначала нерешительно, а потом с полной уверенностью хозяйки положения устроилась на нем. «Видимо, в этом месте и есть какая-то мистика, — подумала она. — Посмотрим-посмотрим...» и повернулась лицом к Павлу. Он в это время подошел к граммофону.

— Включить французскую музыку?

— Конечно!

— А что тебе больше нравится: легкий, водевильный жанр или более изысканный, современный? Ты как относишься к музыкальному импрессионизму?

— Ты знаешь, Павел, в художественном творчестве я его воспринимаю...

«Фу-ты, как скучно сказала — как на лекции...» — подумала она.

Вера расправила складки на платье и закончила фразу:

— Я обожаю художников-экспрессионистов! Но вот в музыке... Пожалуй, еще не перестроилась...

— Да ладно, понятно! Пусть поиграет Оффенбах, я схожу за фруктами.

Легкая лирическая мелодия, веселая, но пока еще не азартная, совпадала с ее беззаботным и немного воодушевленным душевным состоянием. А романтические музыкальные нотки настраивали на сентиментальность, мечтательность. «Эх, вот сейчас бы тоже оказаться в Париже, побродить по Королевской площади, заглянуть в модные магазины...», — цветными бабочками витали в голове мысли.

Зашел Павел с подносом в руках, на котором стояли пустые фужеры и хрустальная вазочка с нарезанным ананасом, а рядом лежали миниатюрные десертные вилочки.

— У меня есть сухое белое... Привез из Франции... — и он направился к шкафу, где, скорее всего, находился бар.

— А ты когда там был?

— В конце прошлого месяца! Кстати, ездил туда по делам... Изучал находки археологов... — Павел открыл дверцу шкафа и вглядывался вдаль в поисках нужной бутылки. — О! Вот то, что я искал!

— И что же видел в Париже особенного? — спросила Вера, потому что без этого «особенного», то есть, необыкновенного, характерного только такому чудесному городу, она не представляла ни одного вояжа.

— Я был на премьере «Весны священной»! — спокойно ответил он, выдернув в этот момент пробку из горлышка.

— Так ты... — два карих омута неимоверно увеличились в размерах, — ты... смотрел Стравинского?

— Да, — ответил он.

На удивление Веры, ответ прозвучал прозаично! Примерно так могла бы быть воспринята сухая реплика космонавта, вернувшегося с Луны, ликующему народу. Восторженная толпа встречает его овациями и ждет в ответ такого же упоения, а он ведет себя вызывающе естественно, будто бы ничего и не случилось.

— Да, — заметил он после небольшой паузы, — ведь балет... освистали...

— Какая разница? — удивилась она. — Это... просто... премьера... И еще — в чужой стране. Уверена, что такая вещь будет оценена по достоинству в Российской империи и даже, вот вспомни мое слово, потомки не забудут ее, отметят каким-нибудь фестивалем «Век «Весны священной»!

— Ну и фантазерка ты! — рассмеялся Павел.

— А что? Я видела в журналах эскизы декораций и костюмов. Рерих гениален! Он ведь и автор либретто! А Стравинский — тот вообще... неподражаем!

Кондратьев протянул Вере фужер:

— Хорошо-хорошо, я с тобой не спорю... — Он пригубил вино, стараясь прочувствовать его букет. — Да, ты ведь хотела поговорить со мной? Полагаю, о предстоящей свадьбе?

— Скорее даже — не поговорить, а... — Вера осеклась, словно вышла за красную черту. — Хотела просто тебя... увидеть...

Слово «увидеть» она уже вставила в последнюю очередь.

В этот момент закончилась лирическая музыка, и Павел отставил фужер на маленький журнальный столик:

— Подожди, включу что-нибудь... Кстати, раз ты не равнодушна к Стравинскому... У меня есть одна интересная французская пластинка... Никогда не отгадаешь имя композитора!

Он поменял пластинку, быстро вернулся и присел на диван с заговорщическим выражением лица. Устремил на нее проницательный взгляд, да так и не сводил.

Из граммофонной трубы послышались звуки, напоминающие пение птиц, звон ручья и шелест легкого ветерка, словно пробуждается природа...

— Ты хочешь сказать, что это... — Вера замолчала, ошарашенная своей догадкой.

— Да, хочу сказать, что это и есть «Весна священная»!