Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ)

— Помнишь, я переживал из-за того, что в Керамейкосе, наидревнейшем... да-да, если не самом древнем захоронении в Афинах, вроде Некрополя, заморозили раскопки? Их тогда, еще в прошлом веке, начинало Греческое Археологическое Сообщество... Да знаю, что помнишь! Память у тебя отличная. Конечно же, все мы горько переживали по этому поводу... Ведь это место — настоящая кладезь артефактов еще третьего века до нашей эры... и особенно — керамических изделий! Тебе, думаю, не нужно рассказывать о том, что отпрыск Ариадны и Диониса Керамейкос был покровителем... гончарного искусства...

— Папка! Ты хочешь сказать, что... — у Веры округлились глаза.

— Вот именно! Нам удалось этот прожект... сдвинуть с мертвой точки!

— А кому это «нам»? — переспросила Вера, довольная тем, что отец перестал бередить ее раны.

— Немецкому Археологическому Институту Афин...

— Так ты вроде как из Российской империи!

— Ну да! Но, как специалист-антиковед с кучей работ в этом направлении в международных журналах... Короче, Вера, меня утвердили в состав рабочей группы! И мы уже успели кое-что нарыть...

— Нашли клад монет? Или слитки золота? — с ее глаз начала исчезать затуманенность, они распахнулись, раскрывая такую же радость, как в детские годы — от пересказа отцом греческих мифов.

— Конечно... нет! — отец крепко стиснул кисть ее руки, безжизненно лежавшей на коленях. — Но парочку керамических сосудов отобрали у матушки-земли! Хотя... По сути, высоки шансы найти, например, украшения из драгоценных металлов или... камни на оружии... Среди захоронений...

— Подожди! — остановила его Вера. — Ты что, забросил свою основную тему?

— Почему же? Нет! Я и сейчас восхищаюсь оригинальностью взгляда профессора Михаила Семеновича Куторги на развитие афинской демократии при Перикле... И поддерживаю, заметь, двумя руками, его гипотезу о том, что на смену демократии пришел особый политический строй — полития. Сколько бы времени не прошло с тех пор, но этот строй остается... в моем понимании, конечно, самым совершенным в древнем мире...

На лице Валерия Петровича проявилась некоторая задумчивость, он начал погружаться в глубокие воспоминания, но тут же стряхнул их:

— Спросишь, почему так считаю? Именно полития представляла собой равноправную гражданскую общину, где мирно уживались все слои общества... Так что, Вера... Да, еще вот что... Думаешь, не случайно многие черты этого строя — община, вече, церковь... — перешли и в Российскую империю? Можешь не отвечать...

Валерий Петрович замолчал и после небольшой паузы добавил:

— Эх, дочка, я и сейчас активный последователь Куторги! И горжусь тем, что он начинал свои исследования в нашем университете... правда, позже переехал в Москву... Но это уже неважно...

В гостиной простучали часы. Двенадцать! Самое время для таинственных перевоплощений вроде Золушки, чистосердечных признаний и нерушимых клятв! И Вера провела рукой по его слегка колючей темно-русой бороде, волевому профессорскому подбородку:

— Папка! Как же я тебя люблю!

— А пошла не по моим стопам! — с легкой укоризной произнес он.

— Решила... такую фантастически красивую область древней культуры оставить «на десерт», вроде хобби! — нашлась Вера. — А восточные языки, ты же знаешь, это тоже... упоение!

Вера взглянула ему в синие глаза, немного сомневаясь в том, что можно быть столь откровенной:

— Пап, я хотела тебе признаться в том, что недавно со мной произошло нечто... Короче, я в растерянности, какой мужчина мне нравится... — она положила голову на его плечо и хлюпнула носом.

— Так вот из-за чего ты расклеилась? Вера! В таких делах главный советчик — время! Сделай паузу, дай сердцу успокоиться. Тем более, ты сказала, что Николай уезжает в экспедицию...

— Хорошо, папа, так я и сделаю... — дрожащими от волнения губами произнесла она так тихо, что слышен был шелест листвы за окном.

Глава 19.

Через две недели после начала экспедиции.

По коридорам Императорского Санкт-Петербургского университета разгуливала тревога. Та самая тревога, которая испокон веков любила только тех, кто не получил вакцины против такого чувства толпы как панический страх, и создавала в геометрической прогрессии душевное волнение. Стремительной походкой она скользила по натертому до блеска, не затоптанному, как это бывает в разгар учебного сезона, полу, бесцеремонно заглядывала в пустые залы и аудитории, останавливалась и зловеще перешептывалась сама с собой...

Профессор Иностранцев сидел за массивным столом аудитории, где обычно проходили заседания Русского антропологического общества и ястребиным взглядом сверлил приехавших утренним поездом пермского географа Старожилова и руководителя экспедиции Кондратьева.