Прощай, полуостров! Она

Не дожидаясь охраны, он направился следом за мужчиной, который шел размеренным шагом, никуда не торопясь, наслаждаясь свободой предновогодних часов. Услыхав за спиной шаги, он обернулся, улыбка таилась в уголках его губ, как у человека, ожидающего увидеть знакомого. Первые несколько секунд он внимательно смотрел в лицо Корсакова, не в силах совладать с мимикой на лице, губы сами собой растянулись в улыбке. Мозг сопротивлялся и не мог поверить в то, что видели глаза, легче было предположить, что кто-то решил подшутить, явив пред ним самого Корсара.

– Тимур? – спросил Корсаков.

– Да, – удивленно ответил мужчина. Он уже успел зайти в темную часть двора, не освещаемую фонарями, однако ночь освещалась луной и подсвечивалась белым снегом, потому разглядеть приближавшихся мужчин не составляло никакого труда.

– Тимур Тагиров?

– Да, это я.

К Корсакову присоединились охранники и Саша. Тимур переводил взгляд то на одного, то на другого и, наконец, в его глазах появилось узнавание. Он понял все слишком быстро: Александр, желающий получить разрешение и донимающий его своими просьбами. Корсаков… не слишком ли большая шишка, чтобы явиться сюда к нему ночью? Но Тимур Тагиров был весьма сообразительным, ему не понадобилось долго размышлять над тем, зачем сюда явился Корсар. В глазах Александра он успел увидеть не меньшее удивление, чем в своих собственных и мигом сложил два и два: это показуха. А он просто попал под руку.

Медленно Тимур сунул руку в карман и заметил, как дернулись охранники. Но Корсар лишь слегка приподнял руку, охрана узрела в этом движении останавливающий жест и осталась стоять на месте. Тимур достал сигарету, пачка отправилась в карман, а он, чиркнув зажигалкой, с наслаждением затянулся. Вот она, значит, какая… последняя сигарета…

Тимур вспомнил о Свете и Марате, которые ждут его к бою курантов, и подумал, что был так глуп, сопротивляясь системе, упираясь, когда нет сил. Он потратил впустую на глупые принципы то время, что отведено природой. Тимур подумал и о том, что сейчас подписал бы любые бумаги, лишь бы его отпустили и пусть это назвали бы малодушием, да и черт с ним! Он мужчина, он должен был – жене и сыну – быть рядом, и ради них просто обязан был быть гибким, и, если надо, малодушничать и кривить душой. А когда ты не готов к подобным переменам в своем характере, то нечего и семью заводить.