Прощай, Византия!

— Я точно знаю одно: здесь на пенсии сочинял свои мемуары и растил внука генерал С. Он же министр всякого там машиностроения, он же член совета обороны и всяких других тогда еще всесоюзных советов и союзов. Кстати, знаешь, какая байка ходила про этого министра Судакова? Как-то ночью Сталин — он, как известно, любил по ночам работать — звонит к Судакову на квартиру в сером доме на набережной. К телефону подходит домработница — деревенская, простая, без комплексов бабулька и спросонья: «Второй час ночи» — не просекает, что это за дед там, в трубку бухтит, да еще с кавказским акцентом. «Спал бы ты лучше, старый идол», — бросает она и вешает трубку.

— И что происходит дальше?

— Виссарионыч решает, что ошибся номером и тоже вешает трубку. Всего и делов-то, — Кравченко хмыкнул.

— Все, пока, я пошла. — Катя открыла дверь. (Господи, отчего ей так не хочется туда? К ногам точно гири привязаны. А ведь там Нина, там важное дело, связанное с раскрытием и расследованием убийств!)

— Бон суар, шер ами. А поцеловать меня страстно?!

Поцелуй. И еще поцелуй. С его сладким вкусом на губах и этим самым «старым идолом» в голове Катя, стараясь быть очень серьезной и собранной, стараясь не улыбаться, позвонила в калитку. Открыла ей тоже по виду явно домработница или дворничиха — не бабулька из анекдота, но весьма уже пожилая тетка в спортивном костюме с метлой. Катя увидела парковые аллеи, засыпанные сухой бурой листвой, ели, кирпичный фасад. И правда, никакого пузатого «сталинского ампира» с колоннадами — кирпичная трехэтажная коробка под крышей. Парк был лучше дома — просторный и тихий. Вот только эта затянувшаяся сухая стылая осень была ему абсолютно не к лицу. Все казалось каким-то голым, неприкрытым, болезненным, обглоданным — деревья, корявые спутанные сучья, кустарники-веники. На крыльце Катя увидела Нину в наброшенном на плечи пальто. И безмерно ей обрадовалась.

— Привет. — Нина, забыв об осторожности, схватила «коллегу-медика» за руку. — Ну, наконец-то!

— Ты что, одна тут? А где же хозяева? — шепотом спросила Катя.

— За завтраком были только сестры Ира и Зоя. Где их братья, понятия не имею. Даже этот, который Павел — ну, чудной-то, жертва аварии, и тот куда-то спозаранку то ли уехал, то ли сама не знаю что. — Нина повела Катю в холл. — Без этой их домоправительницы Варвары Петровны тут все на самотек пущено.

Катя почувствовала жестокое разочарование. Она приехала смотреть, наблюдать — а наблюдать-то и некого! Как говорится, не в зоопарке. Со стен (они с Ниной как раз переступили порог гостиной) пялились только охотничьи чучела-трофеи. И все в основном, как показалось донельзя раздосадованной Кате, какие-то сплошные козлы с рогами.

— Поднимемся сразу к мальчику, а потом Зоя выйдет, по-моему, она ванну принимает, и я тебя ей представлю как врача-консультанта. — Нина смотрела на Катю. — Ну и как тебе тут?

— Да пока не знаю. — Катя видела только просторный зал, высокий потолок, холодный камин, диваны, кресла, лампы, тяжелые шторы на окнах, картины.

— А как тебе он? — Нина подвела ее к полотну в тяжелой раме над диваном.

«Генерал…» — Катя узнала его, никогда не видевши прежде. Так вот, значит, с чем, точнее с кем было связано то странное Нинкино послание про портрет… Она обернулась — этот Нинкин взгляд — долгий из-под ее прекрасных длинных грузинских ресниц, вскользь… Черт побери!

— Между прочим… — Катя вспомнила Драгоценного, а также «старого идола» и все то немногое, что она сама лично слышала или читала про Ираклия Абаканова. — Между прочим, он страшно матом ругался. И говорят, что в застенках Сухановской тюрьмы он…

— Да, конечно.., конечно… Но отчего злу позволено быть вот таким? — тихо, как эхо, откликнулась Нина.

— Каким это таким? Что ты себе тут напридумывала? И совершенно ничего особенного. Просто очень красивый, точнее смазливый мужик. — Катя смотрела на портрет с вызовом, но в глубине души тоже была поражена. И было совершенно невозможно.., почти физически больно представить, что вот по этой могучей груди атлета, украшенной орденами, по этим широким золотопогонным плечам — причине женских вздохов и вожделений, — с хрустом ломая кости, проехались тяжелые колеса метро…

— Я хотела увидеть фото его сына, их отца Константина Ираклиевича, — шепнула Нина. — Но тут нет ни одного. Только в кабинете на столе маленькое в рамке. Больше всех из них на него похож Константин.

— А мальчик? — спросила Катя.

Нина покачала головой — нет, взяла ее за руку и повела наверх. Они поднялись на второй этаж. Прошли по коридору — Кате казалось, что они совсем одни в этом пустом огромном, похожем на советский санаторий, доме. Нина поманила ее к винтовой лестнице, ведущей на третий этаж.

— То самое окно, — шепнула она. — Я его уже трижды осматривала, и знаешь, там действительно высокий подоконник и запоры окна тугие. Лева мог бы туда влезть, но самостоятельно открыть окно ему было бы не под силу. Мне кажется, окно открыли специально и поставили его туда, на подоконник, тоже специально…

— Кто? — Катя тревожно оглянулась.