Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

Расставляя фигуры, Влад не выдержал, позлорадствовал вполголоса, благо внизу его едва ли было слышно:

— Злая у тебя бабка, — как змея.

Тот коротко, обжигающе вскинул на него глаза и тут же снова опустил их долу:

— Ходи.

— Злая, говорю, у тебя бабка.

— Не надо, Владик.

— А что, если злая.

— Ты же видишь, она больна.

— Мой дед тоже больной весь.

— Ходи, Владик…

— Нет, ты скажи!

— Ей плохо, Владик, очень плохо.

— Подумаешь!

— Ты… ты… — Слезы душили его, руки тряслись и прыгали. Как ты можешь! — Он нервно смешал фигуры и бросился с нар. — Я больше с тобой не разговариваю!

Влад только пожал плечами и повернулся на другой бок: твое, мол, дело.

Ночью Влад проснулся от резкого толчка снизу: вагон двигался, легонько подрагивая на стыках. За остекленным люком текла студеная декабрьская тьма, кое-где пробитая звездами. Слабое пламя времянки отбрасывало вокруг веер скользящих теней. Шёпотный разговор кружил у огня, скрадываемый движением состава и полусумраком.

— Ты прекрасно понимаешь, Лазарь, что я не доеду, — с несвойственной ей обычно мягкостью вздыхала старуха. — Мы не дети, зачем строить иллюзии?

— Тебе нужно тепло, и тогда всё будет иначе. — Голос его звучал на пределе боли и нежности. — И потом — война скоро кончится.

— Ты думаешь?

— Конечно!

— Ты всегда был оптимистом, Лазарь. Не забывай только, что немцы уже под Москвой.

— Всё будет хорошо, вот увидишь.

— Главное, чтобы было хорошо нашим детям.

— Для этого тебе и надо держаться.

— А тебе?

— И мне тоже… Ради тебя.

— Ах, Лазарь, Лазарь, мы уже старики!

— Ты — нет.

— Ты неисправим.

— Для тебя, Роза.

— Прости меня, Лазарь, — голос ее пресекся, — но эти проклятые боли!

— Я знаю, Роза… Знаю… Если бы я мог болеть сейчас вместо тебя!.. Попробуй заснуть.

— Как я люблю тебя, Лазарь…

— Спи… Я посижу около тебя.

— Лазарь…

— Спи…

Слова, кружа над Владом, отягощали ему душу еще не испытанным доселе смущением, и, засыпая, он никак не мог отделаться от ощущения вины, истока которой ему пока не дано было определить. И снился Владу дворник дядя Саша в душной тени дворовых лип. «Жиды, — смутное лицо дворника призрачно маячило перед ним, — народ хи-и-итрющий! «Ре» выговариваит — поет, не выговариваит — в оркестре. Русский дурак на трубе играит, а он — на скрипке. Вот так». И впервые бесхитростная физиономия его казалась Владу отталкивающей…

В Сызрани состав нагнало известие об освобождении Узловой. В этот вечер дед вернулся со станции под заметным хмельком.

— Хватит, набедовались, — торжественно объявил он с порога, — пришел и на нашу улицу праздник, Узловую взяли, домой поедем.

Сказал и осекся, услышав в ответ вязкую, напряженную тишину: известие не вызвало энтузиазма у его попутчиков.

— Поздравляю, — вяло уронил глава семьи, — счастливого вам пути обратно.

Остальные лишь обреченно опустили глаза: перспектива снова оказаться на морозе, среди многотысячного потока беженцев, штурмующих проходящие эшелоны, не вызывала в них ничего, кроме тягостной тоски.

— Так вместе поедем, Лазарь Михалыч, — попробовал приободрить их дед. — Веселее будет.

— К сожалению, Савелии Ануфриевич, — слабо улыбнулся тот, — это невозможно, у нас другие планы, да, таки другие.

В знак согласия с мужем Роза Яковлевна лишь величественно кивнула.

Прощание было недолгим и молчаливым. Они схлынули из вагона так же стремительно, как и появились. Только Лёвка, чуть задержавшись, протянул Владу руку и сразу же озадачил его:

— А я из-за тебя с бабушкой поссорился.

— Скажешь!..

— Она велела мне помириться с тобой.

— А я что, я ничего…

— Бабушка сказала, что у тебя печать одиночества на лице и что тебе необходимо участие. До свидания, Владик, не обижайся на меня… Не обижаешься?

— Не. — Спазмы перехватили ему горло. — Ни капельки…

— Мы еще сыграем когда-нибудь… До свидания.

Лёва исчез за дверью, сгинул во тьме студеной военной зимы и, как говорится, во времени и пространстве…

Лёвка, Лёвка, его дорожный рыцарь с шахматной доской под мышкой! Где ты теперь, в какой ипостаси присутствуешь на земле, какие дороги топчешь? Урок, преподанный тобой, ему уже не забыть, как не забыть ему и твоей облучающей укоризны. Часто потом в людях, едва ли похожих на тебя, он будет прозревать твои черты и всякий раз при этом в нем ноюще отзовется та еще не оплаченная им вина перед тобой. Но станем надеяться, станем надеяться…

18

Возвращение их было еще более медленным, и до Узловой они добрались, когда первые ручьи уже прорезали потемневший снег. Запах оттаивающего навоза, круто замешанный паровозным дымом, сквозил по городским улицам. Голодное воронье галдело над городом, обозревая окрестности с высоты птичьего полета в поисках гнезда и добычи. Из-за крыш, с поля тянуло волглой прелью и туманом. Весна исподволь подтачивала зимнее царство, обнажая вокруг сквозные рубища войны.