Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

Диковинный поезд — восемь паровозов, два пульмана — с черепашьей скоростью полз через заснеженные пространства, сутками отстаивая в тупиках безымянных разъездов. На больших станциях вагон осаждали беженцы, сулили за проезд всё, вплоть до золотых гор, плакали, унижались, но дед оставался непреклонен: никаких посторонних около казенного имущества. Иногда, как бы стесняясь своей вынужденной черствости, он оправдывался:

— Только потачку дай, отбою не станет, а у меня здесь секретная документация, если что, голову с меня сымут на старости. Опять же, не приведи Господи, зараза какая, заболеешь, куда я тогда с тобой? Всем мил не будешь.

В Пензе они застряли всерьез. Дед с утра до вечера пропадал, обивая пороги станционных кабинетов с просьбами о внеочередной отправке, но хлопоты его, видно, успеха не имели, потому что сплотка с двумя теплушками в хвосте вторую неделю не трогалась с места. Предоставленный самому себе, Влад целыми днями уныло слонялся вдоль состава, томясь скукою и бездельем. Единственное его развлечение — лазить по паровозным будкам — давно приелось ему, и на стоянках он обычно не знал, куда себя девать.

Но однажды туманным морозным утром, бесцельно бродя вокруг состава, он увидел закутанную до бровей в старый пуховый платок девочку. Высокая, в больших не по росту валенках, она зябко топталась около теплушки машинистов, с интересом оглядываясь по сторонам.

— Ты кто? — От неожиданности он даже поперхнулся. — С какого эшелона?

— Мы с Ожерелья. — Ее вздернутый нос вызывающе вознесся кверху. — А тебе что?

— Ничего… Спрашиваю просто.

— Любопытной Варваре нос оторвали. — Она необидно засмеялась и тут же словоохотливо объяснила: — Папка мой здесь заболел, нас с эшелона сняли. Сидеть бы нам здесь и сидеть, да папка знакомых машинистов встретил, они нас к себе посадили… А ты, наверно, который со стариком едешь, нам машинисты говорили? Владькой тебя зовут?

— Владькой… А тебя?

— Таня я. Сироткина Таня.

— Ты в какой перешла?

— В шестой. А ты?

— В пятый, — соврал Влад: слишком уж унизительным показалось ему быть два класса младше ее. — Я опоздал на год… Болел.

— Смотри, а такой маленькой!

— Выросла, дядя Петя, достань воробушка! — задохнулся он. — И хвалится!

Она не обиделась, даже как будто была польщена:

— Ага, я — длинная. У нас в семье все длинные, порода такая, ничего не поделаешь.

— Да я так. — Ее уступчивость смягчила Влада, — я не дразнюсь, высокая и всё.

— Это вы двое там — на весь вагон?

— Ага, — чуть-чуть, самую малость поважничал он. — К нам посторонних не разрешается, у нас секретная документация.

— А книжки у вас есть?

— Не… Бумаги только, журналы разные. Печати тоже.

— А посмотреть можно?

— Пошли, если хочешь.

— А вдруг дед?

— Не, он теперь до вечера не придет… Пошли…

Как он невозвратимо далек, тот блеклый зимний день, пронизанный наждачным запахом пережженного угля! Запах этот и сейчас еще временами першит ему горло…

У весело бушевавшей печи она выпросталась из своего платка-кокона и оказалась по-мальчишьи коротко стриженным подростком с лицом взрослой женщины — одновременно мягким и насмешливым. Меж тонких ее пальцев, вытянутых к огню, еще видны были остатки недавних цыпок. За отворотами ватного пальтеца, под линялым ситчиком четко вырисовывались бугорки наметившейся груди. На худенькой шее мирно пульсировала голубая ниточка вены. Зыбкие светотени пламени скользили по ней, придавая ее облику выражение загадочной бесплотности.

Влад украдкой глядел на нее, и в нем, с пугающей его неотвратимостью рос, взбухал, сгущался знойный жар, от которого тихо кружилась голова и спирало дыхание. Искушение притронуться к ней, к этим цыпкам, бугоркам под платьем, ниточке вены становилось нестерпимым. Он пытался заставить себя не смотреть в ее сторону, но в конце концов против воли снова и снова возвращался взглядом туда же.

— У вас там тесно, у машинистов? — После затянувшегося молчания это было первое, что пришло ему в голову. — Вон их сколько!

— В тесноте — не в обиде, — беззаботно ответила она, тряхнув головой. — Зато весело.

— Я пьяных боюсь. — Слова не облегчали его, он чувствовал, что задыхается. — Кричат очень.

— А мне что, пускай кричат.

— Дерутся тоже.

— Люблю, когда мужики дерутся.

— Обидеть могут.

— Не родился еще такой, чтобы меня обидел.

— Не зарекайся.

— Пускай кто попробует.

— Не боишься ни капельки?

— Не.

— Ночью тоже не боишься? — Он вдруг пристально взглянул на нее и тут же отвернулся, до того обжигающе ослепительной она ему показалась. — В темноте?

— Ни капельки.

— А с моста глядеть?

— Подумаешь!

— Какая ты…

— А какая?

— Ну, не как девчонка…

— Скажешь тоже, — полыценно зарделась она и, перехватив Владов взгляд, неожиданно взяла его за руку. — Ты, наверное, с девчонками никогда не дружил?

— Почему? — Он почти терял сознание. — Что я маленький, что ли?

— Конечно, маленький. — Она легонько провела его ладонью по своему колену. — Еще и с девочками играть не умеешь. — Всё в нем оборвалось, устремляясь в бездну. — Иди сюда поближе…