Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

Кровь бросилась Владу в голову: так вот, значит, за кого его принимают рядом с Серёгой! Горький комок обиды, свернувшись в горле, удушливо раскалялся. Постыдный смысл сказанного беспощадно обнажил перед ним двусмысленность и непрочность его положения. Ему и раньше приходилось ловить на себе брезгливые и насмешливые взгляды окружающей братии, но он до поры не придавал им значения. Только теперь, застигнутый врасплох откровенностью Васюты, Влад впервые осознал, риску какой славы он постоянно подвергался. И слезы ожесточения подступили к его глазам: нет, нет, никогда, только не это, лучше быть одному, всегда и всюду одному, чем прослыть таким, от этого уже не отскребешься ни в жизнь!

Его состояние, видно, передалось Серёге. Тот в темноте молча и ободряюще толкнул Влада локтем, а вслух сказал:

— Не любитель, баб хватает. — И тут же перевел разговор на другое. — Значит, считаешь, сквозить отсюда надо?

Сумерки вяло отозвались:

— В Ташкент махнем… Там у меня есть кой-чего на примете. Если выгорит, гульнем тогда по буфету… Бери-ка вот одеялку из-под меня и… И пацану тоже… Ишь, сопит! Обиделся, видно, малолетка… Я ведь так, не со зла… Язык без костей, вот и мелю… Ложись, братва, с утра виднее будет…

«Ташкент»! С этой мыслью Влад и уснул, а когда проснулся, во дворе занималось раннее утро, сулившее дальнюю дорогу и новые события.

Бухара, Бухара, Бухара!

5

Ташкент — город хлебный встретил их совсем неласково. По городу густо бродила разноплеменная рвань, и узбекская речь тонула в звучном смешении тарабарского жаргона. Наступал самый разгар долгой голодухи сорок шестого года. Всё, что можно было украсть, было украдено до них. Везде, где они пытались укрыться, держали круговую оборону свои замкнутые кодлы. Нас не тронешь, мы не тронем, а затронешь, спуска не дадим. Стреляем, как говорится, без предупреждения.

После долгих поисков вездесущий Васюта нашел-таки хату в старом городе, но она оказалась так убога и ненадежна, что затевать отсюда какое-нибудь предприятие было делом абсолютно безнадежным.

— Да, — сокрушенно вздохнул Васюта на первом совете, — попали в непонятную, локшовей не придумаешь.

Но на ночь глядя он всё же подался в разведку.

Лежа в темноте на каких-то бодылях и чувствуя рядом с собою трудное дыхание Сергея, Влад с каждым новым воспоминанием, постепенно заполнявшим душу, проникался к другу благодарным сочувствием и наконец не выдержал, излил себя:

— Знаешь, Серёга, раньше я один любил… Одному лучше, никто права тебе не качает… А с тобой сошелся, теперь не могу… Без тебя мне хана… Нету жизни… Ты не как все, не глотничаешь и вообще справедливый…

Тот засопел рядом насмешливо, но добро:

— Давай, давай, малолетка, раскалывайся до задницы, чтоб я в полный кайф вошел. — Легонько толкнул плечом. — Лады, пацан, замётано. О любви не говори, о ней всё сказано.

— Ей-Богу, Серёга!

— Ну-ну…

На этом и закончилось в ту ночь их объяснение, но слово было сказано, и оно — это слово — накрепко связало их до самого того знойного дня в подвале Таганской тюрьмы, когда конвой разделил их разом и навсегда…

Вернулся Васюта и, обдавая темь сивушным перегаром, победительно хохотнул:

— Подъем, паханы, работа будет! Особая!

Из-за его спины пьяненько хихикнул почти детский девичий голос:

— Гуляем, мальчики!

Сердце у Влада, казалось, подкатилось к самому горлу и взбухло там жгучим комком. То, о чем его однолетки, сходясь на ночлег, рассказывали друг другу с томительными придыханиями и захлебывающимся восторгом, вдруг подступило к нему вплотную, вызвав в нем душный, неведомый дотоле жар. Тот давний и стыдный опыт в эвакуации только подогревал его воображение. В предчувствии неизбежного голова Влада легко и безвольно кружилась. Что-то там внутри у него еще чуть слышно сопротивлялось, но бунтующая плоть уже торжествовала в нем, властно заглушая едва пробившийся к свету хрупкий росточек стыда и целомудрия. Всю последующую жизнь эта разрушительная слабость будет подтачивать его, пока однажды, уже на излете, ему не откроется через женщину, которая придет к нему, чтобы остаться с ним навсегда, вся бездна падения, от какой он будет ею спасен. «О доблестях, о подвигах, о славе я забывал на горестной земле…»

Темнота вокруг Влада сделалась как бы ватной, до того стесненно стало ему дышать и двигаться.

— Я во двор пойду лягу, — выдавил он, поднимаясь. — Жарко здесь, как в бане.

— Огонь бы засветить, — уже выходя, услышал он голос Серёги, — не видно ни черта.

— Мимо рта не пронесешь, мимо губ не попадешь. — Васюта скабрезно хохотнул, и сразу вслед за этим послышалось бульканье разливаемой жидкости. — Ты, глазастый… Пей!

Тихий пьяненький смех гостьи жгучим дуновением провожал Влада в ночь…