Прощание из ниоткуда. Книга 1: Памятное вино греха

Один щуплый мужичонка рассказывал такому же тщедушному старичку в полупальто, перешитом из старой шинели, о цели своей поездки:

— Понимаешь, отец, мне эта самая справка в большую копеечку обошлась. Хорошо, у нас председатель сильно пьющий, а то бы ни в жись не получить. А мине она позарез, совсем в колхозе жись худая пошла. А я, отец, надо тебе сказать, плотник первой руки, хошь дом с наличниками, хоть лодку. Таперича, со справкой-то, я куда хошь, сам оденусь, родне подмогу…

Собеседник его только кивал сочувственно:

— Ето за милую душу… Ето — конечно… Самый раз табе нынче в городе… Какие твои годы…

На верхних полках, лежа друг против друга, двое командировочных лекторов горячо обсуждали проблемы своей профессии:

— Сейчас в ходу «О международном положении», — говорил один. — «Моральный облик» уже не идет.

Другой веско возражал:

— Э, не скажите! Это смотря как подать. Если с конкретными примерами из местной жизни, то слушают — пальчики оближешь.

В соседнем же купе шла довольно активная пьянка, и дело доходило уже до песен, а ближе к Вологде — и до драки. Мордобой не состоялся только по случаю прибытия.

Вологда! Много лет пройдет, но при воспоминании о ней сердце его будет томительно заходиться, как о знаке, тавре, символе его юных лет и первой молодости!

Город встретил их снежной тишиной, замешанной на зимних запахах: дыма, конских яблок, кожи тулупов. Они прошли пешком через него, а потом еще через белое поле, и перед Владом, на другом берегу замерзшей реки, открылось тёмнокрасное от кирпичных строений село, которое вскоре круто и навсегда уже изменит его судьбу.

Замирая от неизвестности предстоящего, поднимался он на крутояр, где возвышалось двухэтажное здание дирекции и приемного покоя, а за спиной его звучал снисходительно шутливый разговор:

— Ишь, спешит!

— Не угонишься.

— Намерзся.

— Да и мы тоже.

— В Вологде погреемся.

— Есть, товарищ майор!

Влад слушал их и никак в толк не мог взять, почему эти обыкновенные и в жизни, наверное, совсем неплохие люди могут временами так жестоко и зло озверяться?

В приемном покое их встретил трясущийся от ветхости старичок в белоснежном халате и, ласково улыбаясь Владу подслеповатыми глазами, чуть слышно прошепелявил:

— Здравствуйте, молодой человек, давайте знакомиться… — Он передохнул и продолжал: — Меня зовут Абрам Рувимович… Фамилия моя — Жолтовский… Я здешний доктор… Давайте поговорим.

Ах, Абрам Рувимыч, Абрам Рувимыч! Сколько будет он жить, столько станет помнить вас. Вы словно и состояли-то из одной доброты, хотя никогда не употребляли этого слова. Может, он так и не научился любить людей, это ведь мучительная наука, но благодаря вам он научился хотя бы жалеть их…

Разговор продолжался недолго, и вскоре приземистый санитар отвел Влада в палату, и гулкая дверь дома скорби надолго захлопнулась за ним.

13

Передняя часть палаты походила скорее на тюремную камеру, чем на отделение больницы. У кафельной печки четверо открыто резались в карты, в дальнем углу шел азартный делёж передачи, между кроватями какой-то золотозубый малый лихо отплясывал чечётку. Сходство дополнял черноволосый крепыш на лавочке у двери, под белым халатом которого явственно проглядывалась форма надзорслужбы.

На новичка никто не обратил внимания. Лишь высокий, остриженный наголо санитар молча указал ему его койку, на которой уже кто-то лежал. Вопросительный взгляд Влада он пресек одним-единственным словом:

— Валетом.

И лениво двинулся к двери, где он делил место на лавочке с тюремным конвоиром.

Будущий сосед посмотрел на Влада с таким затуманенным равнодушием, что он почел за лучшее пойти по отделению. Оно делилось на две большие палаты и несколько маленьких, в которых, как он сразу догадался, держали тяжелобольных. Во всем помещении царил устоявшийся годами спёртый запах: смесь мочи, несвежего белья и табачного дыма. Какофония из плача, смеха и песен дополняла всеобщий бедлам.

В предбаннике клозета к нему подсел тот самый золотозубый парень, который плясал между кроватями:

— Куришь?

— Нет.

— Плохо, здесь без курева и вправду чокнешься. — Он искоса взглянул на него и осклабился. — Откуда привезли?

— Из Шексны.

— А меня из Белоозерска, та еще командировка, от активистов не соскучишься. Сколько сроку?

— Десять.

— Многовато, — присвистнул он, — указник?

— Два, два[18].

— Я за карман. Пятерка. Кешарист?

— У меня нет никого.

— Совсем хреново. — Посмотрел на него в упор и без прежней развязности объяснил. — Здесь жратухи как будто и нету вовсе. Правда, персонал сознательный, иногда своего подбрасывают. То хлебца, то картохи. У меня, правда, матуха, не забывает. Так что поделюсь. Подложили тебя, правда, хреново, к припадочному, с таким не выспишься особо. Его по ночам раза три колотит. Будет смена получше, мы с тобой скучкуемся, а пока терпи.

— Я что, я как все.

— Будешь «как все», дуба врежешь, соображать надо. Держись за меня.

— Ладно…

— Ну, я пошел. В случае чего — подходи.

— Подойду…