Прощание с «Императрицей»

– Зачем мне-то такая участь, чтобы стать вашим подручным в этом грешном деле?

– В… в каком? – машинально, но с заминкой на то, чтобы унять дрожь, уточнила Варвара, уже узнав не столько человека, говорившего из авто, сколько сам автомобиль. Ну, конечно же барский дорогущий «Руссо-Балт Фаэтон», а не какой-нибудь затрапезный «мерседес».

– Самоубийство, как известно, величайший из грехов! – наставительно проповедует Пархомин, выбравшись на подножку и опираясь на золочённую же бутоньерку клаксона. – Увольте, чтобы там ни случилось в вашей едва начавшейся, но уже полной драматизма… Ба, да вижу, и впрямь случилось? – оборвал вдруг Глеб Сергеевич обычное ему плетение словесных арабесок и посерьёзнел.

Восточные глаза его, и без того едва отмеченные на лице китайской каллиграфией, ещё более сузились:

– Ба, сдаётся и на вас снизошло откровение…

Варвара оторопела. До такой степени, что ни нашла ничего лучшего, чем спросить:

– К-как вы знаете?

– Как я знаю, почему вы бросаетесь под колёса авто стоимостью в семь с половиной тыщ золотых рублей, а не под извозчика? – иронично хмыкнул фабрикант, по-купечески заложив большие пальцы рук в кармашки отнюдь не купеческой, а кожаной жилетки «а-ля гонщик». – Да понятия не имею, что там творится в прелестных девичьих головках, когда в них буйствует драма безвозвратной потери субботнего счастья. Думаю, сочли за дёшево погибнуть под навозным мешком?

– Почему субботнего? – зачем-то невпопад спросила Варя.

– Потому что сегодня суббота, – скрипнув кожей, пожал плечами Глеб Сергеевич. – А вам, я вижу, невмоготу дожить даже до понедельника.

Варваре почему-то сделалось и обидно, и смешно одновременно. Только теперь до неё дошло, что сомнамбулой она выскочила едва не на середину Литейного, как будто и впрямь хотела покончить счёты с жизнью, как будто и впрямь всё кончено раз и навсегда. Жизнь далее невозможна в принципе. И нет никакой надежды, самой возможности «завтра». А это ведь глупость. Какая же это глупость!

– Вот именно, – будто поддакнул её собственным мыслям обидчик-спаситель. – Довольно-таки глупо выглядит. Так что давайте, пока никто не видит этого вашего глупого положения, садитесь в авто. Да садитесь же, – почти бесцеремонно подхватил Глеб Сергеевич под локоть растерявшуюся девушку и отворил дверцу пассажирского салона, куда Варвара не влезла, как водится, а вступила в полный рост, словно во дворец.

И то сказать, такие вот «дворцы на колёсах» – чаще примета выезда царской фамилии, «великих дядьёв», банкиров вроде того же Путилова. Или, уж если что проще, то редактора журнала «Автомобиль» Андрея Нагеля, или знаменитого профессора Константина Боклевского. Сильных мира сего и умных…

Вадим Иванов

Аудиенция

Встреча с Эбергардом оставила не двойственное, а многосложное впечатление.

Принял Андрей Августович Вадима хорошо, безо всяких намёков на «дерзкого лейтенанта», самим фактом просьбы об аудиенции нарушающим субординацию: где, мол, он, а где начальник Морских сил Чёрного моря, адмирал!

Узнал, вспомнил и об их встрече на «Евстафии», и о тяжёлой контузии лейтенанта в бою у мыса Сарыч, и поинтересовался, не собирается ли дядюшка, статский советник Иванов, навестить Севастополь.

Помянул и «альпинистские экзерсисы» при осуществлении корректировки огня корабельной артиллерии, – а такой осведомлённости Вадим не ожидал, уверенный, что сие не более чем рядовые эпизоды, ничуть не должные дойти до внимания командующего.

Но за полтора года со времени их недолгой встречи на борту «Евстафия», тогдашнего флагманского линкора, Андрей Августович сильно сдал. Борода, некогда роскошно расплывающаяся двумя волнами по груди, поредела и совсем поседела, намного дальше ото лба отодвинулись и седые волосы, в движениях появилась стариковская скованность, а характерный «моряцкий» загар недостаточно маскировал нездоровый цвет лица. Даже голос как-то изменился – хотя адмиралу было всего-то шестьдесят. Глаза только смотрели ясно и чуть насмешливо, при всём отчётливом благоволении адмирала к «дерзкому лейтенанту».

Но лёгкая насмешка сменилась раздражением, когда Вадим изложил суть поручения, данного ему офицерами Батумского отряда.

– Распетушились миноносники… – бросил Андрей Августович.

Но после паузы сказал, вроде как примирительно:

– Что, на другой стороне моря видно мне было, сколько там немецких подлодок и аэропланов? Да и Покровский толком ничего сам не видел. Вы-то молодцы, готовы рисковать хоть собой, хоть своей миноноской – их же на флоте много. А у меня флот один, и другого ни у меня, ни у России не будет. Незачем и не о чём нам с Андреем Андреевичем оправдываться. Сбережём флот – а походы ещё будут. И тех, кто раз смалодушничал, сейчас не судить на берегу надо, а пусть в бою оправдаются. Суд чести… да Бог осудит, ежели что[25].

Адмирал махнул ладонью – иди, мол, не о чём больше говорить.

Но когда Вадим, по-уставному отдав честь и испросив позволения, направился к двери, Андрей Августович окликнул: