Прощание с кошмаром

Когда в начале девяностых волна за волной пошли крутые перемены, Белогуров, восприняв их с большой настороженностью, вывел для себя новое железное правило: и при диком стихийном капитализме участь нищего интеллектуала столь же плачевна, посему надо костьми лечь, но заработать столько, чтобы уже не думать о том, что такое за материя, бабки, тугрики, злотые, баксы, «зеленые».

В 1990-м (Белогуров работал тогда в том же Театре имени Станиславского, как некогда и его мать, но только заведующим художественно-постановочной частью) в его жизни произошли три крупных события: после отбытия наказания досрочно, за примерное поведение, освободили отца, в феврале от болезни почек умерла мать в 1-й Градской больнице и ..

И неожиданно ему позвонили из Художественного фонда с предложением и просьбой показать имеющиеся в его личной коллекции (теперь собрание деда целиком и полностью стало его собственностью) картины на выставке «Сто лет русского искусства».

С той памятной выставки, наверное, все для него и началось. Он тогда впервые понял, что принят в некий закрытый клуб. Принят, правда, не так, как некогда его дед — знаток и собиратель. Он был всего лишь наследником, однако его все же приняли в эту почти «масонскую ложу», как шутя говаривали некоторые члены этого сообщества, потому что собрание, которым он теперь владел, говорило само за себя. И вскоре табличка «Из частного собрания И. Белогурова» заняла прочное место на выставках рядом с указателями «Из собрания Чудновских», «Из собрания Ржевских, Семеновых, Рубинштейна, Андреевой…» — то есть рядом с фамилиями крупнейших отечественных коллекционеров и их наследников.

Летом выставка «Столетие» уехала в Лондон, где разместилась в залах престижнейшего выставочного зала — Культурном центре Барбикэн. Белогурова тоже пригласили. И в Лондоне он получил предложение от галереи Барбикэн на приобретение единственной имевшейся в его собрании картины Лентулова «Апофеоз Победы». Он, осторожничал. Его страшило, что он совершит ту же самую роковую ошибку, как некогда с Кандинским.

А осенью они впервые после стольких лет разлуки встретились с отцом. Встретились словно чужие в баре гостиницы «Космос» (отец приглашал). Иван поразился, что этот красивый, поджарый и смуглый брюнет (ни годы в тюрьме, ни возраст — а ведь отцу уже перевалило за пятьдесят — словно и не коснулись его ни морщинами, ни сединой) и есть его родной отец. Тот единственный человек, которого он, пожалуй, не смог бы возненавидеть никогда, ни при каких ударах судьбы.

Отец впоследствии и познакомил его с Салтычихой — а если отбросить эту двусмысленную лагерную кликуху, с Василием Салтыковым — дядей Васей. И знакомство это стало во многом для Белогурова судьбоносным. Но вспоминать, как это все у них начиналось с Салтычихой семь лет назад, когда этот тип (если не считать его четырех судимостей, он на первый взгляд был человек весьма приземленный и скучный) с подачи отца решил вложить в «молодого и прыткого» Ваню Белогурова деньги, поощрив его открыть собственную галерею по продаже предметов антиквариата, Белогурову сейчас не хотелось. Коньяк делал свое дело: опьянение накатывало теплой волной.

Белогуров тяжело облокотился на стойку. В зеркале позади бармена и его напарника он увидел и свое отражение. Его голова словно плыла в зеркальной глади — ниже был никель, бутылки, разноцветное стекло посуды, а голова была словно сама по себе. Только голова без туловища…

Белогуров наклонился вправо, голова в зеркале повторила движение, словно укоряя его. Она сейчас до боли походила на те, другие. Он снова дернулся. Боже милостивый, зачем же это я так надрался? Только не хватало сейчас думать о Чучельнике. О нем и этих чертовых штуках. Ведь он…

Раздался мелодичный гудок — заработала «сотовый». Белогуров вынул телефон из чехла у пояса, услышал краем уха, как бармен тихо сказал официанту:

— Оборзели совсем… Как на АТС целый день. Одно меня утешает: от «соток», говорят, рак неминуемый. Разжижение мозгов у всей этой расфуфыренной сволочи…

Рак… Рак сожрал отца в 95-м. А ничего вроде бы этого не предвещало… Как он кричал перед смертью, кусал руки… Был красавец без единого седого волоска и за три месяца превратился в мумию, обтянутую кожей. Врачи сказали: уже неоперабелен. Ублюдки! Не спасли… Ублюдки, как я вас всех…

— Алло, я вас слушаю, — Белогуров включил телефон. Голос его слегка хрипел, но говорил он спокойно. И очень даже доброжелательно.

— Ваня, привет. Звонил Егор Дивиторский из Гранатового переулка.

— Лекс там? Не ушла? Я ей обещал, но… — Белогуров кашлянул.

— Она мне сказала, что вы ничего не забрали у Павловского, — голос Егора тревожно дрогнул. — Она не путает?

— Нет. Павловскому это не привезли. Придется вернуть деньги.

— Вернуть?! Ты в своем уме?

— В своем. И не ори так.

— Ты пьян, что ли? — Егор еле сдерживался. — Опять?