Прощание с кошмаром

«Галерея Белогурова» — теперь он звал ее скромнее «Галерея Четырех» — кое-как держалась на плаву первые четыре года и только за счет «ударных» вещей из коллекции деда. Иван понял это не сразу, но в конце концов до него эта скорбная истина дошла. Сначала для того, чтобы побыстрее встать на ноги, вернуть Салтычихе хоть часть долга, Белогуров продал-таки лондонской галерее лентуловский «Апофеоз Победы». За ним в руки покупателей перешли такие жемчужины дедовского собрания, как «Сценка в парижском кафе» Григорьева, пейзаж Александра Бенуа и несколько полотен Гончаровой. Потом он кое-что еще пытался продать, но ни одна картина уже не могла сравниться в цене с Лентуловым, а тем более с так глупо и преступно утраченным Кандинским.

Иностранцы интересовались исключительно русским авангардом. Но, увы, в собрании старого Белогурова не водились ни ценящийся на всех аукционах чуть ли не на вес золота Малевич, ни Татлин, ни Чекрыгин, ни Бурлюк. А с домашними «ценителями живописи» вообще дела обстояли как-то странно.

Белогуров долго не мог поняты какого рожна нашим надо?! Те из соотечественников, кто его действительно интересовал в качестве настоящих покупателей, у которых водились лишние деньги, и немалые, и которые вроде бы хотели их выгодно вложить в «раритеты», словно и не слыхали ни об одном из художников, которых так любовно коллекционировал старый Белогуров. У этих денежных «новых» было только три с трудом запомненных идола: Дали, Климт, Шагал и… «А нет ли у тебя чего-нибудь этакого? Ну ты понял меня, нет?»

Ну где было взять Белогурову Дали? Он, правда, пытался по наиву вести переговоры с одной французской галереей, предлагая обмен один к трем, но ему быстренько указали на его место. И вскоре он понял, что его смутное восприятие конъюнктуры и спроса отечественного рынка предметов искусства знакомо и западным коллекционерам и торговцам антиквариатом. Те словно тоже терялись в догадках: какого рожна этим русским, «новым», нужно?

Два года подряд Белогуров не пропускал ни одного аукциона — и что же там видел? В первый раз для наших «новых» привезли из Парижа и выставили на, продажу полотна импрессионистов, но ни одна вещь — ни Дега, ни Сезанн, ни Мане, так и не нашла покупателя. На второй год на тот же аукцион (явно потворствуя новорусскому вкусу) привезли исключительно одни ювелирные изделия. Раритеты знаменитых фирм, эксклюзивные вещи. Но снова ни бриллиантовое колье в десятки каратов, ни даже уникальные украшения самой Марлен Дитрих проданы с молотка не были. Запад терялся в догадках; о, загадочная русская душа. Белогуров же… О, он тогда понял: даже если круто переориентировать ассортимент «Галереи Четырех» в сторону «митьков», соц-арта и животрепещущей современности — толку от этого и прибыли будет все так же мало. Увы, «Галерея Четырех» слишком поздно взяла старт, чтобы кого-то этой самой эпатирующей современностью уесть в печенку.

Времена 80-х, когда благодаря горбачевскому лозунгу ко всему русскому-перестроечному, в том числе и к живописи (даже если это была самая убогая мазня) был и у нас, и на Западе огромный интерес, вещи охотно раскупались на выставках в Брюсселе Амстердаме, безвозвратно канули в Лету.

Русский самородок, едва научившийся владеть кистью, мазила-бунтарь, полуанархист, полумонархист, с полотен которого попеременно пугали и умиляли до слез зрителя Иосиф Виссарионыч Грозный, лапти, серпасто-молоткастый медведь, тренькающий на балалайке, и аллегорическая птица-тройка, уносящая в светлую даль Троцкого, Павлика Морозова убиенного большевиками императора-самодержца, стал наводить на того же самого, прежде восхищенного этой «новизной и свободой» зрителя неодолимую зевоту. Постперестроечные штучки обрыдли так быстро, как и заинтриговали. Продать их было еще можно, но с каждым годом, с каждым часом спрос на такую живопись падал, и делать на нее ставку Белогуров не собирался. Более того, он с ужасом понял, что ставку делать вообще почти не на что.

И последние три с половиной года он просто выкручивался как мог, ибо его дело, как он с горечью понял, обанкротилось. Платить долги Салтычихе было бы совсем нечем, если бы только…

Кое-какое прозрение о вкусах на предметы старины и антиквариата, о том, что сейчас берут в первую очередь, за чем гоняются, чем хвалятся друг перед другом и во что готовы вложить крупные деньги те самые их величества покупатели (потому что только таких вот ублюдков и послал ему Бог), Белогуров получил однажды почти случайно. Среди вещей деда он обнаружил три китайские акварели по шелку конца прошлого века, именуемые в дедовском рукописном каталоге как «Картинки Персикового дворца». Это была очень изящная высокохудожественная порнография — подробное, изощреннейшее пособие по технике… Черт возьми, сколько ни вертел эти картинки Белогуров в руках, так и не смог понять, как такая брутальная техника группового полового акта вообще возможна.