Прощание с Литинститутом

Моё стремление хохмить и ёрничать по поводу и без повода – это не поза, не желание показать кому-то свою эрудицию или заткнуть собеседника за пояс. Иногда это происходит помимо желания. Вероятно, в юношеском возрасте, когда необходимо самоутверждаться, это имело какое-то значение, а сейчас я более или менее уже понимаю, на что способен и выше чего мне не прыгнуть, то есть необходимость в доказательствах отпала. Когда мне становится совсем плохо, терзаю себя вопросами: кто ты на самом деле? На что способен? И маленький, слабый и застенчивый человечек внутри меня смущённо просит: оставь, не отнимай у себя последнюю защиту от окружающего, не лишай возможности смеяться, потому что нет у нас с тобой сил на что-то иное… Я и не собираюсь ничего менять в жизни: кожа моя и панцирь – этот не очень весёлый юмор, ведь и в самом деле нет у меня ничего иного, чем я могу хоть как-то прикрыться, кроме этой горькой чертовщинки…

В тумбочке у кровати неожиданно взрывается истошным звонком молчавший всё это время мобильник. Вздрагиваю, но быстро протягиваю к нему руку. Неужели лёд тронулся?

– Здорово! – слышу в трубке голос Эдика. – Ну, как ты?

– Вспомнили, наконец-то! Вот радость-то! – обиженно отвечаю ему. – Всего лишь на третий день – скорости у вас космические…

– Ничего подобного, – огрызается Эдик. – Когда вас привезли сюда, наших человек пять после работы сразу к вам отправились. Прямо с оружием через центральный вход больницы попёрли, местную охрану переполошили в пух и прах. Они тут, бедняги, решили, что пьяная матросня снова идёт брать Зимний да случайно направление перепутала… К вам никого тогда не пустили, потому что все вы в реанимации находились. Кроме Швили, которому реанимация ни в каком состоянии не поможет. Он нам про вас и рассказал… Неужели ты об этом не знаешь?

– Нет. Да я его и не расспрашивал. А сам он, как партизан, лишней информации никогда не выдаст… Неужели вы всё-таки приходили? Не врёшь?

– Ну, вот ещё! Я тебе врал когда-нибудь?

– А шеф?

– Чего не было, того не было, шеф не приезжал. – Эдик притворно вздыхает, будто ему страшно неловко за Меира, и тут же бодрым тоном продолжает: – Меня ребята задолбили вопросами, был ли я у вас…

– Могли бы и сами позвонить. Да и ты мог бы.

– А что, у вас телефоны всё время под рукой?

– Нет, – честно признаюсь, – мой чаще отдыхает в тумбочке. Да и соседи по палате просят, чтобы не беспокоил их звонками.

– То-то и оно! – успокаивается Эдик и продолжает допрос: – Ну, и как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Нога в гипсе – куда она оттуда денется? Голова поначалу побаливала, но теперь уже ничего не чувствую…

– Ты и раньше головой многого не чувствовал, – со знанием дела продолжает язвить Эдик, но в ученики по этой части я бы его не взял, – судя по некоторым твоим высказываниям.

– Значит, я почти в полной боевой готовности! – Мне не хочется долго беседовать о своих болячках, и я переключаюсь: – У Швили тоже всё в порядке. Он меньше всех пострадал, только вот по голове получил сильнее меня.

– Ну, это у него не самый жизненно важный орган! – продолжает острить Эдик. – Он и без него раньше прекрасно обходился. А что с Димой?

– Диму поломало покрепче. Думаю, мы с Ициком скоро на волю выйдем, а Дима ещё попарится на здешних нарах.

– Надо к нему действительно подойти, томик Библии подогнать, а то в больнице такую книгу вряд ли найдёшь.

– И то верно… Что в конторе нового?

– Всё по-прежнему. Сперва тяжеловато было без вас, но шеф быстро организовал трёх временных бойцов на ваши места.

– А подвозка?

– Приходится мне стараться в два раза больше. За себя и за того парня, то есть тебя. За одну зарплату. Шеф и слушать не хочет ни о каких доплатах. А тот парень, то есть ты, закопался в казённые простыни – спит, сколько влезет, лопает больничные котлетки строго по расписанию и в ус не дует, что его друзья истекают солёным потом на работе…

– Хочешь, местами поменяемся?

– Ну уж нет, оставь эти маленькие удовольствия себе, а мы потерпим неудобства… Кстати, шеф интересовался, когда вас ждать?

– Как только, так сразу… Только как мне быть с машиной, безлошадному?

Эдик раскатисто хохочет, понимая мои опасения, и великодушно раскрывает карты генерального штаба:

– Шеф высочайшим указом повелел, что, когда ты вернёшься, на время возьмёт для тебя машину из проката, и ты будешь, как прежде, продолжать развозить народ по точкам. А потом ты всё равно себе что-нибудь купишь. Шеф тебе даже ссуду даст под очень выгодный процент… Ещё вопросы?

Сообщение Эдика удовлетворяет меня на двести процентов, потому что моя бедная и несчастная машинка, кормившая своего хозяина последние годы, наверняка пылится сейчас где-нибудь на свалке, и некому её, бесхозную, пожалеть, напоить бензином, протереть стёкла тряпкой, погладить измятый капот… Ну, да ничего, свой срок она отходила уже давно, пора и на вечный покой. У всех нас конец почти одинаковый – что у машин, что у людей. Никто не бессмертен, только места, куда нас относят, называются по-разному, однако суть от этого не меняется.

Напоследок хочется сказать Эдику что-то приятное: